— Да вы ничего не сказали. Государство поддержит банк? Или нет? — спросил я голосом борца за справедливость, выступающего в поддержку маленьких людей и мелких акционеров.

— Это не государственный банк.

— Говорят, что вам его возвращают. Об этом вы ничего не сказали, — я продолжил атаку.

— То, что мы не сказали, сказать нельзя.

— Но вы не сказали и «нет»…

— Мы ничего не сказали…

— Вот видите! — ликовал я.

— Вам не удастся меня спровоцировать. Я перезвоню вам, если господин заместитель председателя будет…

— Хорошо, — сказал я.

Весь мой запас журналистской агрессивности был исчерпан. Не знаю, как дается такое другим. Я родился не для того, чтобы рыться в дерьме.

Подперев голову руками, я смотрел в окно, на небо, которое по-прежнему хмурилось, раздумывал о Red Bull поколении, о рогах и крыльях…

Тут в редакцию влетел Чарли.

Он начал со своего стандартного текста: «Весь день гоняю…» Кто бы ни поручил ему какую угодно работу, он обязательно начинал подавать сигналы перегруженности и ужасающей нервозности. Однако успел подмигнуть мне и сказать: «Читал интервью… Билеты, которые прислали в редакцию, я взял себе, хочу пойти посмотреть».

Потом устремился к компьютеру и принялся как заводной тыкать в него пальцами.

Наконец появилась и Сильва. Сказала, что разговаривала с какой-то женщиной, которая тут сидит, ждет под дверью…

— Ты имеешь в виду мать Нико Бркича, который должен был играть в Нантесе?

Она сказала, что хотела бы об этом написать, и я удивился. Сказала, что хватит с неё писать только об эстраде, что ей хочется чего-нибудь более серьезного, и ей интересно узнать, что об этом думаю я.

Сильва хочет проститься с имиджем бывшей манекенщицы, сообразил я. Недавно она поступила на социологический, заочное обучение… Для философского факультета тоже никогда не поздно.

— И под какую рубрику бы ты это подогнала?

— Злоупотребления в спорте, — сказала она профессионально.

И коротко и ясно изложила мне свой тезис: в спорте, в сущности, нет ничего позитивного.

Я кивнул.

Сильва продолжала: — В спорт, так же как и в модельный бизнес, тебя берут когда ты еще сопляк и ничего не понимаешь. И вокруг тебя постоянно орудует какая-то мафия… Ах, он ещё малолетний. Ты и не знаешь, каково это…

Похоже, и она когда-то должна была играть в Нантесе, подумал я.

Всё это очень похоже: продажа ног. Знаю, её послали в Милан, когда ей было семнадцать, некоторое время она провела там, но в первую лигу не пробилась. Вернулась. Потом сообразила, что здесь может делать вид, что добилась там большого успеха, и стала появляться с какими-то непонятными типами, иногда фигурировала в рубрике «Чем занимаются знаменитости», зарабатывала гроши на местных показах мод, отмечалась на разных гламурных событиях, сидела на кокаине и была не так чтобы очень далеко от элитной проституции. Приземлилась тогда, когда забеременела от какого-то типа, который предпочел остаться анонимным.

Зная всё это, я и поддержал её выступление против спорта: — Да, в спорте работа детей считается нормальной вещью. Где ещё есть такое? Посмотри только на эти клиники, на гимнасток. Мучить детей в спорте — нормальная вещь! А спортсмена можно мучить целый день, потому что спорт — это единственный вид работы, не имеющей фиксированного рабочего времени! Это совершенно противозаконно. Кроме того, в спорте вообще нет никакого содержания. Это шоу-бизнес для мужчин, не более того.

— Я возьмусь за эту тему, — сказала Сильвия так решительно, словно собирается в атаку.

— Возьмись! — сказал я так, словно ставлю печать и закрываю трудовую книжку манекенщицы.

Я отправился на интервью с Оленичем, свидетелем всех наших реформ. Я бы о нём никогда и не вспомнил, если бы он не дал объявление про квартиру в центре… Дней десять назад я пошел посмотреть ту квартиру, она оказалась слишком дорогой, но я договорился с ним насчет интервью.

С собой я взял фотографа, Тошо.

— Поедем на моей? — спросил он.

— О’кей.

Госпожа Анка Бркич всё еще сидела там же, где и раньше. Должно быть, ждала Сильву. Я поприветствовал её.

— Кто это такая? — спросил меня Тошо, пока мы ждали лифта.

— Это мать Нико Бркича, который должен был играть в Нантесе.

— А… Никогда о нём не слышал, — сказал он задумчиво, как будто это его промах.

Когда мы сели в машину, Тошо предложил мне косяк.

— Даже не знаю, — сказал я, — вообще-то я с бодуна.

Тем не менее я сделал две затяжки, а Тошо использовал оставшееся. Мы тащились в пробке. Когда кто-нибудь сигналил, Тошо только вздыхал: «Эх…» Количество автомашин в Загребе ненормально возросло, когда кончились война и изоляция, открылись кредитные линии и после десятилетия отказа себе во всём начался период компенсации. Эх… Покупали все, кто что мог, торговые центры вырастали как грибы после дождя, страна вступила в ВТО и другие похожие организации буквально в тот момент, когда Наоми Кляйн издала свою книгу «No logo» с целью отравить нам радость.

Но дороги остались такими как были. Эх… Город находился в фазе имплозии… Когда какой-то водитель из тех, что за нами, навалился грудью на руль и загудел, Тошо сказал: — Эх, блин…

Я сказал: — Хорошая трава, у кого достаешь?

Он заколебался: — Слушай… это не совсем, знаешь… трудно объяснить…

— Ладно, о’кей. Я просто так спросил…

— Нет, это никакая не тайна, — сказал Тошо. — В нашем квартале достаю, у одного парнишки, которого зовут Джо… Но ты прикинь, вижу как-то раз — этот парнишка заходит в кофейню, а там, смотрю, компания какая-то сидит в глубине… Я окликнул его: «Джо!» — а они, блин, прямо все и оглянулись на меня!

— Да ты что? — сказал я равнодушно.

Тошо пялился на колонну машин впереди нас: — Значит, смотри… Он мне потом объяснил. Сечешь, когда они по мобильникам о чём-то договариваются, каждый каждого называет именем Джо, ну,