Занятия по НВП вёл Юрий Владимирович Майсков, красномордый отставной полковник, не лишённый остроумия и некоторой человечности, восходящей вместе с винными парами под потолок бытовки с противогазами, куда всё чаще и чаще наведывались трудовик и физрук. Раздав задания, Майсков оставлял пионеров и комсомольцев возиться с марлевыми повязками и схемами распространения ядерного взрыва (Рейган уже объявил про СОИ) без какого бы то ни было надзора. И даже если коллеги не навещали его Эрмитажа, отставник постоянно исчезал в подсобке, возникая в дверном проёме вместе с общешкольным звонком – только в самом конце занятий.

– Вспышка справа.

Вместо прощания Юрий Владимирович отдавал последнюю команду. Лицо его при этом казалось непроницаемым, а глаза – живыми, хитрыми, глумливыми даже. Военрук лучше всех понимал про бесполезность этой филькиной грамоты и ненужность своих педагогических усилий.

Юрий Владимирович был, между прочим, мужем Васиной исторички – нового парторга школы, Раисы Максимовны Майсковой, широкоформатной матроны с неподвижной мимикой. Раиса Максимовна, сменившая на этом посту морально устаревшую Нежиренко, работала главным проводником «контрпропаганды», прилежно читая «Аргументы и факты», подшивка которых лежала на рабочей кафедре, прикрывавшей её отёчные ноги и большую часть сдобного теста, заправленного в шерстяной костюм.

Именно Майскова задала всей параллели написать рефераты про борьбу за мир. Сравнить, как она сказала, претендуя на объективность, «советские и американские политические инициативы», сыпавшиеся в ту пору как из рога изобилия.

В телике каждый день стращали «звездными войнами». Во всём подлунном мире им могла противостоять лишь «несгибаемая воля первого социалистического государства». Школьники, вместе со всем советским народом сидевшие на скудной информационной подкормке, получаемой из одного, но самого надёжного источника, принялись расписывать борьбу СССР за мир как то, что хорошо знали с чужих слов. Нашлись, однако, и пошедшие иным путём. Не из-за какого-то там инакомыслия, но по врождённой лени. Ну какая ну, в самом деле, Лена Пушкарёва диссидентка? Не более чем другие хитроумные люди, думающие ленивую думку себе наособицу, просто реальность непредсказуема и норовит подставить подножку.

Вася же обменял том Диккенса на очередной выпуск журнала «Америка», как назло открывавшийся списком «предложений американской администрации и президента Рейгана, направленных на нормализацию биполярных отношений». Особенно не задумываясь о последствиях, Пушкарёва перекатала весь этот список себе в реферат, дополнив его дежурными агитками из свежих газет.

Буря пришла откуда не ждали: от американцев же ничего положительного нельзя было ждать в принципе. Одни подвохи да провокации, из-за чего все заботы по разоружению и «снятию международной напряжённости» целиком ложились на рабоче-крестьянские плечи СССР.

Вообще-то, Пушкарёва «шла на медаль», хотя до окончания школы ещё пара лет, но классные руководители уже тогда начинали выстраивать планы по отличникам и претендентам, отчитываясь в районо. Двоечники и троечники после восьмого класса уходили из школы в профтехучилища, оставляя на старом месте самых лучших и как бы наиболее целеустремлённых.

Инна Бендер вот как раз ушла в ПТУ, а Пушкарёва (впрочем, как и Маруся Тургояк) застряла в серой зоне максимально устойчивой середины: им вполне доставало дружбы друг с дружкой, а также авторитета у сверстников, так что можно не обращать внимания на оценки и учителей. Учёба не особенно интересовала девочек, отныне постоянно плавающих в бальзаме чувств и физиологических протуберанцев, вписывающих свои новые телесные свойства в плавный ход повседневной советской жизни.

Девочковая цивилизация умеет обособляться внутри любого, даже самого дружественного социума. Уже тогда многие из них, неосознанно подражавшие матерям и внутрисемейным раскладам, начинали, несмотря на девство, превращаться в маленьких женщин, с прорастающими изнутри стереотипами. Благо спокойная и сытая жизнь, не особо богатая внешними событиями, всячески способствовала повсеместной типизации.

Однако в каждом бальзаме, даже самого экзотического букета, внешние струения следует отличать от внутренних. Я почему-то почти уверен, что в непроницаемой толще внутреннего бассейна женская сила неподвижна и не детализирована, хотя вокруг этого глубинного центра вьются, как длинные тонкие водоросли, реакции на внешние раздражители, типа моды или любой «общественной жизни». Поэтому, с одной стороны, Пушкарёва, как и положено девочке её возраста, спит с открытыми глазами, как бы повёрнутыми внутрь тёплого телесного дома, но, с другой, она, комсомолка и хорошистка, хочет быть вместе со всеми. Не хуже других.

Мама Галя к тому же волнуется. А тут Раиса Максимовна брызжет слюной на педсовете, выкрикивая опять и опять «контрпропаганда», точно желает опереться на длинное, двухсоставное слово с трещиной посредине. Раньше она с такой же боевой готовностью петь с чужого голоса да самозабвением, эротически туманящим взгляд, проводила открытые уроки по «Возрождению» и «Малой земле», книгам дорогого Леонида Ильича, ныне сданным в уценку. Дальше будет дорогой Черненко Константин Устинович, который, правда, книг не писал (не успел), а чуть позже – такая же агрессивная и экзальтированная «борьба с пьянством и алкоголизмом», посягавшая на самый центр традиционного уклада.

Правду-матку Майскова резала, разговаривая готовыми кирпичами (иначе не умеет), постепенно переходя на визг.

– Как же так, перечислив притворные и лицемерные американские инициативы, Елена Петровна Пушкарёва забыла подчеркнуть особую роль миротворных инициатив, предлагаемых советским правительством, неустанно борюющимся… поборовобовшимся… соборовшимся… побеждающем на ниве борьбы за мир во всём мире!

Кто подучил Лену расплакаться в покаянном скрипичном ключе, согнувшись так, чтоб слёзы непосредственно на линолеум в учительской капали? Какая природная сила подсказала линию спасительного поведения, от которого даже у самой жестоковыйной завучихи (она же тоже мать!) защемит сердце.

Другое дело, что можно такими ситуативными решениями спасти положение конкретного часа, но общее недоверие, поселившееся в начальственном мозгу, уже не перебить. Отныне подозрение, точно клеймо на плече, будет с Пушкарёвой, в школе обычно никем не замечаемой, теперь навсегда. Какая медаль, быть бы живу.

После того как учителя ставят на девочке крест (Вася чувствует вину за невольное соучастие в этой публичной казни, хотя этим хрупкая, низкорослая Лена станет бравировать, как мальчишеским подвигом), ей и самой ничего не остаётся, как начать «катиться по наклонной плоскости». Никакие книги теперь не помогут. Никакие друзья и подруги: где тонко – там, скорее всего, оно и прорвётся. Русские демоны долго дремлют и ещё дольше запрягают, но однажды, прорвавшись наружу и сломав шаблон, внутрь не загоняются.