В тот вечер я позвонила с родительского телефона Пьетро и в подробностях рассказала ему обо всех Лилиных бедах и о том, как пытаюсь ей помочь. Он терпеливо выслушал меня и даже проявил некоторую инициативу, вспомнив, что в Пизе у него есть знакомый, молодой эллинист, который страстно увлекается компьютерами и верит, что благодаря им филология выйдет на новый уровень развития. Я знала, как Пьетро занят, и его готовность принять участие в моих делах меня растрогала.

— Свяжись с ним, пожалуйста, — попросила я. — Расскажи ему про Энцо, вдруг для него найдется работа…

Он пообещал, что попробует, а заодно вспомнил, что у Мариарозы, кажется, был роман с каким-то молодым неаполитанским адвокатом.

— Можно его разыскать и обратиться к нему.

— Зачем?

— Выбить денежную компенсацию от завода для твоей подруги.

Эта идея привела меня в восторг.

— Позвони Мариарозе!

— Хорошо.

— Не забудь, — настаивала я, — пожалуйста, прямо сейчас позвони.

На какое-то мгновение он замолчал, а потом сказал:

— Ты прямо как моя мама.

— В каком смысле?

— Когда ей что-нибудь нужно, она говорит теми же словами.

— К сожалению, мы с ней слишком разные.

Он снова помолчал.

— И хорошо, что разные, — после паузы добавил он. — Но в таких делах ей цены нет. Позвони, расскажи ей о подруге — вот увидишь, она все устроит.

Я позвонила Аделе. Мне было страшно неудобно ее беспокоить, но я решилась, потому что помнила, как ловко она расправилась со всеми проблемами, связанными с флорентийской квартирой или с моей книгой. Ей нравилось хлопотать за других. В случае необходимости она просто поднимала трубку и запускала цепочку, которая — звено за звеном — приводила к поставленной цели. Говорить она умела так, что отказать ей было невозможно. Она преодолевала любые идеологические преграды, не признавала иерархий, с одинаковой легкостью обращалась к уборщицам, мелким служащим, воротилам бизнеса, ученым или министрам, со всеми была приветлива, но ухитрялась так себя поставить, будто своей очередной просьбой оказывала этим людям одолжение. Я тысячу раз извинилась, после чего вкратце рассказала Аделе о своей подруге. Она внимательно выслушала меня. История Лилы ее заинтересовала, увлекла и возмутила.

— Дашь мне время подумать?

— Конечно.

— А можно я пока дам тебе один совет?

— Буду рада.

— Не трусь. Ты писательница, вот и воспользуйся своим положением, покажи всем, кто ты такая. Мы живем в эпоху перемен, старые порядки рушатся на глазах. Не стой в стороне, вмешивайся в то, что происходит. И начни с этих подонков, прижми их к стенке.

— Но как?

— Пиши! Пусть Соккаво и ему подобные до смерти тебя боятся! Пообещай мне, что сделаешь это.

— Я постараюсь.

Она дала мне номер редактора «Униты».

Звонок Пьетро и особенно разговор с будущей свекровью пробудили во мне чувство, которое я до сих пор держала в узде, чтобы не сказать подавляла, хотя оно давно просилось наружу. Речь шла об изменении моего статуса. Для Айрота — в первую очередь для Гвидо, хотя и для Аделе тоже — я, скорее всего, была милой девушкой, но вовсе не идеальной партией для их сына. При всей широте взглядов мое происхождение, акцент, манеры стали для них суровым испытанием. Возможно, я преувеличиваю, но иногда у меня мелькала мысль, что помощь в публикации моей книги была частью плана, осуществление которого позволило бы с меньшими потерями ввести меня в их мир. Впрочем, они, бесспорно, приняли меня, согласились на наш брак и не возражали против того, что я войду в их семью, под их опеку, они были готовы укрыть меня за стенами своей родовой крепости, откуда я в любой момент могла выйти на свободу, но куда в случае опасности всегда могла вернуться. Мне пришлось срочно привыкать к новым для себя условиям, а главное — осознать их в полной мере. Я перестала быть маленькой нищенкой, которая трясется над последней спичкой, — теперь у меня этих спичек было навалом. И я вдруг поняла, что теперь способна сделать для Лилы намного больше, чем рассчитывала.

Я попросила подругу показать мне материалы, свидетельствующие против Соккаво, и она покорно отдала мне все, даже не поинтересовавшись, что я собираюсь с ними делать. Я читала и не уставала удивляться. Как точно и содержательно она описала весь этот кошмар! За сухими строчками ее отчета вставали картины чудовищных несправедливостей, творившихся на заводе. Я листала страницу за страницей, а потом неожиданно для себя, чуть ли не по наитию, открыла телефонный справочник и набрала номер Соккаво. «Алло, это Элена Греко, — уверенным, если не высокомерным тоном представилась я. — Могу я поговорить с Бруно?» Он был со мной очень приветлив: «Как я рад тебя слышать! Я так за тебя рад: видел твое фото в „Риме“. Ты молодчина! Читал о тебе и вспоминал, как здорово было на Искье». Я холодно ответила, что тоже рада его слышать, но Искья давно в прошлом: с тех пор утекло много воды, все мы изменились — кто в лучшую сторону, кто в худшую. «Вот о тебе, например, — сказала я, — ходят дурные слухи, хотя я надеюсь, что они ни на чем не основаны». Он сразу понял, к чему я клоню, и принялся жаловаться на Лилу, ее черную неблагодарность и неприятности, которые она ему причинила. Я оборвала его, заявив, что Лиле верю больше, чем ему. «Возьми-ка листок бумаги и ручку, запиши мой номер, — велела я. — Записал? А теперь позаботься, чтобы ей выплатили все, что должны, до последней лиры. Позвонишь мне, когда приготовишь деньги, я приеду заберу. Не хотелось бы, чтобы и твоя фотография украсила газетные полосы, правда?»

Я положила трубку, не дожидаясь его ответа, страшно гордая собой. Я ничем не выдала своего волнения, говорила сухо, без эмоций, ограничившись несколькими фразами на чистом итальянском — сначала вежливыми, затем суровыми. Мне хотелось верить, что Пьетро прав, что я действительно многому научилась у Аделе и, сама того не замечая, веду себя как она. Я решила проверить, смогу ли при необходимости воплотить в жизнь угрозу, которой закончила разговор. Волнуясь значительно больше, — в конце концов, Бруно так и остался для меня приставучим мальчишкой, пытавшимся поцеловать меня на пляже Читара, — я позвонила в редакцию «Униты», надеясь, что во время разговора мать не разорется на весь дом на Элизу. «Меня зовут Элена Греко…» — начала я, но больше ничего сказать не успела, потому что телефонистка воскликнула: «Элена Греко? Та самая? Писательница?» Она прочла мою книгу, и ей очень понравилось. Я была счастлива. Несколько раз произнесла: «Большое спасибо», зачем-то доложила ей, что намерена написать статью об одном провинциальном заводе, и попросила соединить с редактором, которого мне порекомендовала Аделе. Телефонистка отпустила мне еще порцию комплиментов, после чего вернулась, наконец, к деловому тону: «Побудьте на линии». Минуту спустя в трубке раздался хриплый мужской голос. Редактор шутливо поинтересовался, с каких это пор мастера слова готовы поставить свое перо на службу таким низким предметам, как тарифные ставки, ночные смены, сверхурочные и прочие малосимпатичные вещи, от которых воротит людей и покрепче, не то что успешных молодых писательниц.