Лиле показалось, что голос Солары стал еще более властным, чем раньше: каждое слово он выговаривал так, будто в последние годы только и делал, что оттачивал произношение. Может, от усталости, а может, ему назло Лила передумала и села. Микеле повернулся к ней и заговорил так, будто Бруно вообще не было в комнате. Он внимательно, с симпатией во взгляде, оглядел ее и с сожалением заключил: «Что у тебя с руками? Все в порезах. Помню, какие красивые они были в юности… Очень, очень жаль». Потом он перешел к магазину на пьяцца Мартири. Он обращался к Лиле, словно она до сих пор в нем распоряжалась и у них была деловая встреча. Он упомянул о новых шкафах, розетках, о том, что велел заделать вторую дверь в туалет — ту, что вела во двор. Лила вспомнила про тот выход и прошипела на диалекте:

— Плевать я хотела на твой магазин.

— Ты хотела сказать «на наш магазин»: мы его вместе делали.

— Ничего я с тобой вместе не делала.

— Тот, кто вкладывает в дело деньги, — заспорил с ней Микеле, улыбаясь и слегка покачивая головой, — трудится не меньше, чем тот, кто работает руками и головой. Деньги открывают горизонты, меняют ход событий и жизни людей. Ты себе не представляешь, сколько народу я могу осчастливить или уничтожить, просто подписав чек.

После этого он спокойно вернулся к прежней болтовне: казалось, ему доставляло удовольствие рассказывать ей последние новости, как обычно их рассказывают друзьям. Начал он с Альфонсо, сказал, что очень доволен его работой на пьяцца Мартири и хорошо ему платит; Альфонсо вполне мог бы содержать на свое жалованье семью. Однако, по рассказу Микеле, тот не спешил жениться, предпочитая держать Маризу в статусе вечной невесты, а самому делать все, что заблагорассудится. Микеле, зная, что семейная жизнь хорошо сказывается на работе, решил на правах работодателя подтолкнуть его к этому шагу, пообещав взять на себя все расходы; в июне должна наконец состояться свадьба. «Представь только, — сказал он Лиле, — если я так помогаю Альфонсо, сколько бы я дал тебе, останься ты работать на меня. Да я бы тебя озолотил, сделал настоящей королевой!» Затем, не дав ей возможности ответить, он стряхнул пепел в старинную бронзовую пепельницу и объявил, что и сам в июне женится, разумеется на Джильоле, которую любит всю жизнь. «Жаль, что тебя не будет на свадьбе, — сокрушался он. — С радостью позвал бы тебя, но не хочу ставить твоего мужа в неловкое положение». Дальше последовал рассказ о Стефано, Аде и их дочке, и Микеле то и дело повторял, как любит всех троих, хотя дела в лавках Стефано идут уже далеко не так хорошо, как раньше. «Торговля сегодня — бурное море, — пояснил Микеле. — Пока у Карраччи были отцовские деньги, он держался на плаву, а теперь черпнул воды бортом, и ему несдобровать. Конкуренция растет, открываются новые магазины…» Сам Марчелло некоторое время назад задумал расширить старую лавку покойного дона Карло, превратив ее в магазин, в котором можно купить все что душе угодно — от мыла до лампочек, от мортаделлы до сладостей. Замысел он осуществил, и теперь магазин под названием «Всё для всех» пользуется огромной популярностью.

— То есть вы с братом все-таки разорили Стефано?

— Что значит — разорили? Что ты, Лила, мы просто работаем. Более того, когда у нас есть возможность помочь товарищам, мы им помогаем. Угадай, кого Марчелло устроил в новый магазин?

— Понятия не имею.

— Твоего брата.

— Рино дошел до того, что сел у вас продавцом?

— Ну, ты же его бросила, а у него на шее остались отец с матерью, ребенок, Пинучча, она, кстати, опять беременна… Что ему оставалось? Он попросил помощи у Марчелло, и Марчелло ему помог. Что тебе опять не так?

— Все не так, — ответила Лила холодно, — вообще все, что вы делаете, не так.

Микеле остался недоволен ее ответом и только тут как будто вспомнил о Бруно.

— Видишь, все, как я говорил: все ее беды от вздорного характера.

Бруно растерянно улыбнулся, отчаянно пытаясь изобразить, что понимает, о чем говорит Микеле.

— И то правда.

— Тебе тоже от нее достается?

— Есть немного.

— Представь, она еще девчонкой набросилась на моего брата с сапожным ножом. И не посмотрела, что он вдвое ее больше. И ведь не шутила, правда готова была перерезать ему горло…

— Правда?

— Ага. Ей решимости не занимать, она на многое способна.

Лила изо всех сил сжала кулаки: в тот момент она ненавидела себя за слабость, расползавшуюся по всему телу. Комната кружилась, контуры предметов и людей расплывались. Она смотрела, как Микеле тушит сигарету о пепельницу, и по тому, с каким остервенением он это делал, догадалась, насколько наигранным было его спокойствие. Пальцы с побелевшими ногтями изо всех сил сжимали окурок, никак не решаясь выпустить его. «Когда-то он предлагал мне стать его любовницей, — думала она. — Но на самом деле ему не это было нужно. Есть тут что-то большее, никак не связанное с сексом, что-то, чего он сам себе не может объяснить. У него ко мне что-то вроде суеверия: возможно, он верит, что у меня есть некая тайная сила, которой он сам хотел бы обладать. Насильно ему ее у меня не отобрать, вот он и дергается. Не будь этого, он бы меня уже раздавил. Только вот почему я? Что такое он во мне разглядел? Что ему от меня нужно? Мне нельзя здесь оставаться, нельзя слушать его, позволять ему смотреть на себя. Я боюсь его, боюсь того, что он видит, и того, чего хочет».

— Я кое-что оставлю тебе, — сказала она Бруно. — И все, мне пора.

Она встала и достала из кармана листок с требованиями, собираясь положить его на стол, возле пепельницы, и уйти. Она понимала, что это ничего не даст, но считала себя обязанной это сделать. Однако ее остановил голос Микеле. На сей раз он говорил ласково, едва ли не с заботой, так, будто догадался, что она собирается сбежать, и готов был на все, лишь бы остановить и задержать ее.

— Характер у нее и правда паршивый, — вновь обратился он к Соккаво. — Ей начхать на то, что я не договорил: она достает какой-то листок и убегает. Но мой тебе совет: прости ей все, потому что ее дрянной характер с лихвой окупается необыкновенными способностями. Перед тобой не простая работница, нет. Эта синьора куда ценнее. Позволь ей действовать, и увидишь, как она превратит дерьмо вокруг тебя в золото. Она может сделать из твоей шараги предприятие такого уровня, о каком ты и мечтать не смеешь. Как ей это удается? А вот так: она соображает. Не только лучше любой бабы, но и лучше нас с тобой, лучше любого мужика. Я давно за ней наблюдаю, с детства, и знаю, что говорю. Она нарисовала ботинки, которые до сих пор продаются по всему Неаполю и за его пределами и приносят мне кучу денег. И магазин на Мартири она мне так обустроила, что он стал салоном для богачей с виа Кьяйя, Позилипо и Вомеро. Она еще много на что способна. Только вот есть у нее одна причуда: она всегда делает что хочет. Когда хочет — приходит, когда хочет — исчезает; захочет — построит что угодно, а потом взбредет ей в голову — сама и сломает. Думаешь, это я ее уволил? Ничего подобного, просто как-то раз она не явилась на работу. Просто исчезла. Пытаешься вернуть ее, а она ускользает между пальцев как угорь. В этом-то и вся ее проблема: она жутко умная, но не понимает, что можно, а чего нельзя. А все потому, что ей до сих пор не встретился настоящий мужик. Нормальный мужик всегда сумеет поставить женщину на место. Не умеет готовить? Научится. Не убирается дома? Начнет, да так, что все засверкает. Рядом с настоящим мужчиной женщина способна на все. Вот я недавно познакомился с бабой, которая свистеть не умела. Мы всего-то два часа провели вместе — горячие выдались два часа, — а потом я ей говорю: «Свистни». И ведь не поверишь, засвистела. Умеешь учить женщину — учи, а не умеешь — оставь в покое, не то хуже будет.