он не разделял и даже считал её отвратительной и глупой, но что-то легкомысленное двигало им и он поддался этому влечению. Таким образом, хоть по его меркам вышло и глупо, но по меркам рокерским вышли штаны его вполне модными и фабричными. «Пусть их, этих девчонок, подруг братьев, — пусть их они смеются!» — думал он.

Ошибся он немного на счёт смеха девушек, ибо, когда началась вечеринка, то ни одна из — надо сказать, легкомысленных — девушек не смотрела на него, ибо давно все, — не только они, — а вообще все как-то брезговали его и стремились отворачиваться, а не разглядывать. И опять удача — Стас, отчасти понимающий обиду в свой адрес, расценил всё же это в свою пользу, что ни одна де над ним не посмеялась.

Гости уже давно не разговаривают с ним и эта вечеринка не стала исключением. Наливать ему конечно наливали — хоть и скупо, но наливали. Сигарет ему старались не давать, потому что цена сигарет слишком превышала достоинства такого друга, — но когда Стас совсем уж не отставал, то его угощали. Всё было как обычно на этой вечеринке: все напились, со Стасом никто не разговаривал, всем было весело, а Стас, вместо того чтобы унывать, принялся мечтать: как он однажды разбогатеет и будет служить всем своим друзьям укором, как он будет курить самые дорогие сигареты и может быть купит себе машину, чёрную, как у рэперов в клипах, и на больших колёсах с низкопрофильной резиной.

Стрелки, просвечивающие заплату под ними, на его штанах, почему-то воодушевляли его, а не огорчали и не вгоняли в отчаяние. Характер Стаса был таков, что он давно привык ждать чего-то, какой-то недосягаемой мечты, — «к чему его друзья-реалисты не способны». Вот только мечты его были такие неопределённые — ну не считая того, что заключались они в деньгах, — но всё-так верил он в эти мечты, хоть и не имел малейшего представления о достижении заветных; работать как все он не хотел, наверно понимая, что горбом на рэп-мобиль не заработать, а мечтать он мог и в нищете… К слову, обстановка их дома была не то чтобы совсем уж безобразной, но с момента гибели родителей ремонтом в доме никто не занимался, да и уборкой в доме этом не частили.

Стас, как ребёнок, ушёл в себя, наблюдая смеющихся пьяных родственников, сидя на привычном своём кресле в уголке. Неизвестно откуда на ум его слетела мысль о своём украинском дяде. Дядя этот был брат покойной его матери и проживал уже лет двадцать в Украине. Стас и не помнил его — вернее помнил, но как из сна, ибо видел его только в раннем детстве. Была одна светлая картинка: у бабули был целый ящик с игрушками, в нём были и солдатики и машинки и бог знает — чего там только не было, — и это не считая прекрасной игрушечной железной дороги, которая была предметом восторга маленького Стаса и как бы главной достопримечательностью в доме бабушки — матери его мамы. И вот, помнит Стас, в комнату, в которой он сидит перед «чудесным» ящиком с игрушками, возле которого ещё стоит железная дорога, — в эту комнату, освещённую дневным ярким светом, входит дядя Вадим. Стас ещё не умеет толком говорить, но знает, что юноша с стрижкой «ёжиком» — это его дядя, ну или по крайней мере какой-то хороший дядя, его родственник. Дядя Вадим что-то промолвил с улыбкой, чего Стас не понял в силу своей неразвитости, и покинул комнату, оставив счастливое дитя наслаждаться игрой с ящиком и его содержимым. Стас знал, что всё это сокровище когда-то принадлежало дяде Вадиму, — или «Вадику», как все его тогда называли, — это Стас помнил.

Этот случай хранился в душе Стаса как нечто привычное, хоть и светлое, но которое давно потеряло свет свой и считалось светлым только формально, — никаких восторгов или умиления Стас конечно в своём нынешнем возрасте не чувствовал.

Было и ещё одно очень светлое пятно в памяти Стаса, причиною которому был тоже дядя Вадим. Было Стасу двенадцать лет, был он уже сорви-голова, денег *не хватало* ему уже и тогда, и вот числа тридцатого или тридцать первого декабря он навестил свою бабушку с дедом, с тем чтобы получить от неё подарок, к которым он так привык за годы своего детства. Бабушка вручила ему пакетик с сладостями, — коему он был не так уже рад, как в детстве, — а вместе с пакетиком неожиданно передала ему ещё и плеер — новый, в фирменной упаковке, импортный, о котором Стас и мечтать не мог, — у Стаса не было даже подделки фирменного плеера, а был лишь домашний магнитофон, динамики которого он надрывал круглодневно своими любимыми песнями. Это был настоящий удар по сердцу Стаса, это даже нельзя было назвать восторгом, ибо он не сразу поверил в реальность события.

— Вот, на, держи. — сказала бабушка самыми будничным тоном, — Это тебе Вадик с Украины прислал.

Плеер не был завёрнут в подарочную упаковку, а был просто в фирменном новом запаяном пакетике, в котором лежали ещё наушники (такой формы, которой и не продавали в его городке, и которых Стас и не видел ни разу) и лежала прищепка, чтобы носить плеер на брюках. Неизвестно, сколько бы стоил этот плеер в местном излюбленном Стасом магазине, в котором продавались плееры и которые он любил поразглядывать, приходя в магазин, как в музей, но явно он стоил бы там в разы дороже, чем те что продавались, — без преувеличения.

Стас, едва выйдя в тот день от бабушки с дедом, скорей поспешил домой, чтобы включить и протестировать с неба свалившийся ему подарок. Дорога до дома показалась вечностью, но наконец, когда Стас придя, прямо в куртке распаковал дорогую игрушку, то с наслаждением оценил «фирменность» подарка; действительно, звук в «необычайных» наушниках был на высоте, — пусть он, может быть, и не был в разы, как цена, лучше звука в дешёвых наушниках из дешёвого плеера, и пусть, может быть, цену он свою не оправдывал, но звук всё же был достойным — без преуменьшения.

Вот этот-то необъяснимый подарок от дяди Вадима Стас вспоминал и сейчас с восхищением. Ибо как! дядя Вадим, видевший его лишь в детстве, вспомнил о нём ни с того ни с сего — и не то что передал привет и поздравления, что