– Санитар… санитар!

Я убежден, услышь те чудовищные крики высшие политические руководители, войны стали бы редкостью. Помогли чем могли; эвакуировали раненых и похоронили погибших.

Мы провели так 6 дней, как доисторические люди, живя в сырых холодных пещерах. Забаррикадировали вход во внутренний двор, поскольку тяжелые русские танки продолжали атаковать город. У входа в подвал установили взведенные и готовые к действию противотанковые тарельчатые мины, поскольку они оставались единственным средством, способным справиться с этими тяжелыми монстрами. Наши противотанковые орудия против них были бессильны. Мы окрестили их «армейскими дверными молотками»[42].

Русская артиллерия стреляла настолько точно, что невозможно было отделаться от ощущения, что их наблюдатель находился где-то в городе. Поэтому мы получили приказ проверить все выглядевшие необычно телефонные линии и полевые кабели. В процессе проверки некоторые линии, соединенные с местными наземными линиями связи, были разрушены.

Однажды мы попытались протопить наш подвал, поскольку холод пронизывал буквально до костей. Немедленно разразился ад. Русские накрыли наш дом таким сильным артиллерийским огнем, что одно это погасило огонь. После этого днем мы ничего не предпринимали, топили только ночью и очень сухими дровами, чтобы не видно было ни дымка. В светлое время суток ни одной машины на улицах города не появлялось. Только ночью «разносчики» пайков осмеливались перейти мост. Мы разогревали содержимое консервных банок в походных кухнях. В Мценске ничего съедобного не было.

Постепенно в нашей каморке стало неуютно. В темноте скреблись крысы и мыши; сверчки стрекотали день и ночь, а по нашим одеялам ползали жуки всех мыслимых видов.

Кто-то нашел патефон с одной-единственной пластинкой. Из громадного жестяного раструба в будни и по выходным монотонным пронзительным гулом разносилось: «I came from Alabama across the large pond…» Мы выучили наизусть каждую царапину на пластинке, но, несмотря на это, продолжали ее ставить, пока ее звуки не тонули в еще более ужасном завывании артиллерийских снарядов и тявканье пулеметов. Ничего другого нам не оставалось, как только сидеть здесь и слушать звуки, доносящиеся снаружи.

Соседний дом, где располагались саперы, накануне загорелся. Чтобы предотвратить распространение огня, его пришлось взорвать. В результате у нас вылетели все уцелевшие оконные стекла. С этого момента ни проблеска света в нашем крысятнике мы не видели[43].

23 октября. Несколько дней ходили слухи, что нас отводят с фронта. Наконец мы узнали, что все это были не более чем просто слухи. Хотя мы по-прежнему гнили в подвале, в Мценске и вокруг него происходило множество событий. Готовилось наступление из пригорода. Наша тяжелая артиллерия вела огонь через реку Зуша. Снаряды пролетали над головами и рвались перед нами на возвышенности. Мы прокладывали наземную линию связи, чтобы соединить пригородные районы. Лило как из ведра. Но это по меньшей мере означало, что нам не досаждала русская авиация. Над нами пролетали наши воздушные разведчики; русские берегли бое припасы, чтобы не выдать свои позиции.

24 октября. Вчерашнее наступление захлебнулось. Русские позиции слишком хорошо укреплены. Тридцать немецких батарей стоят у нас за спиной. Нам придан полк «Гроссдойчланд» («Великая Германия»). На огневые позиции вывели тяжелые реактивные минометы. В люфтваффе обещали щедрую поддержку сегодняшней атаке.

10:00. Начало наступления. Тяжелые реактивные минометы (6-ствольные 158,5-мм Nebelwerfer) производят залп за залпом по возвышенности; бомбардировщики «Хейнкель-111» сбрасывают бомбы на позиции русских батарей и заставляют их замолчать; снаряды наших орудий проносятся над нами и рвутся в русских траншеях. Снова и снова наши танки шли вперед, чтобы прорвать русские позиции, но, как казалось, безрезультатно. За одной линией окопов, через которую прорывались наши танки, следовала другая. Система обороны уходила на 10 километров в глубину. Противотанковые заграждения, минные поля и очаги противотанковой обороны лишали наши боевые машины возможности смять позиции противника. Я наблюдал это ужасное зрелище в свой стационарный бинокль с крыши нашего командного пункта.

Было 22:00. Страшный день подходил к концу. Танки всего танкового корпуса были сосредоточены в одном месте. Это были потрепанные, изношенные развалюхи. Но они сражались, как в старые добрые времена. Хотя им не удалось полностью прорвать линии обороны русских – они продвинулись всего на 500 метров, – но они уничтожили все перед русскими позициями. Советская оборонительная система оказалась вскрыта. Начиная с 20:00 боевая группа Эбербаха вела бои в тылу противника.

Саперы обнаружили вражескую станцию радиоперехвата. Противник прослушивал наши дальние переговоры и был прекрасно информирован о наших действиях. Мы снова шли через минные поля и чинили линии связи. Пленные сообщили нам, что против нас стоит гвардейская дивизия, воздушно-десантный корпус, танковая бригада с 90 танками T-34[44], полк противотанковых орудий и большое количество артиллерии.

25 октября. Наша воздушная разведка доложила: «На дороге Мценск – Тула формируются колонны противника». Мы предположили, что враг решил оставить свои позиции и отступить в направлении Тулы. Дозоры обнаружили, что окопы на возвышенности больше не заняты. К югу от города русские с первыми лучами солнца перешли в наступление при поддержке танков. Намеревались ли они сковать наши силы, чтобы иметь возможность беспрепятственно отступить по дороге?

13:00. Оборона 10-километровой глубины на дороге к Туле была прорвана. Боевая группа «Эбербах» вышла к городу Чернь; 35-й танковый полк вместе с сократившимся до батальона полком «Великая Германия» прошли еще 122 километра за Чернь[45]. Боевая группа фон Заукена была на окраине Каменки. Противник отступал. Местность была напичкана тысячами мин. Нередко русские зарывали авиабомбы, снабжая их взрывателями нажимного действия. Все саперные подразделения занимались разминированием. «Штуки» (Ю-87), «Хейнкели-111», истребители налетали на противника и преследовали отступавших русских на бреющем полете.