— Мне стыдно, — признался он. — Ужасно стыдно. Я опоздал, и тебе пришлось танцевать с этим скучным Караном. Как так вышло?

— Я его запугала.

— А-а. — Теперь в глазах Ронана появилось беспокойство. — Значит, дело совсем плохо?

— Кестрель! — Джесс пробралась к ним сквозь толпу. — Мы думали, ты не придешь. Надо было предупредить нас. Если б мы знали, то приехали бы к началу.

Она взяла Кестрель за руку и увлекла ее в сторону от танцующих пар. Ронан последовал за ними. Тем временем в зале начался второй танец.

— А так, — продолжила Джесс, — мы вообще еле собрались. Ронан не хотел никуда ехать, мол, какой смысл, если Кестрель не будет.

— Сестренка, — перебил ее Ронан, — не пора ли и мне поведать всем твои секреты?

— Дурачок, у меня-то никаких секретов нет. И у тебя тоже, по крайней мере от Кестрель. Верно? — Джесс бросила торжествующий взгляд на них обоих. — Ведь нет же, Ронан?

Тот потер переносицу, страдальчески наморщив лоб.

— Теперь точно нет.

— Чудесно выглядишь, Кестрель, — сказала Джесс. — Видишь, как хорошо я подобрала платье? А цвет отлично подойдет к яблочному вину.

Кестрель испытала головокружительную легкость — то ли от того, что была рада видеть друзей, то ли от невольного признания Ронана. Она улыбнулась.

— Ты выбрала мне материю под цвет вина?

— Это особенное вино. Леди Нериль очень гордится тем, что достала его. Она еще несколько месяцев назад сказала мне, что закажет несколько бочонков из столицы. И я подумала: сделать так, чтобы платье сочеталось с украшениями, оружием и обувью, может каждый. Другое дело — бокал вина. Он тоже своего рода украшение, как драгоценный камень, только большой и жидкий.

— Что ж, тогда мне точно нужен такой бокал. Иначе мой образ будет неполным.

Кестрель не то чтобы забыла об обещании, данном Арину, просто она постаралась выкинуть из головы все, что касалось его.

— О да! — воскликнула Джесс. — Непременно. А ты что думаешь, Ронан?

— Ничего не думаю. Я лишь пытаюсь угадать, чем заняты мысли Кестрель, и надеюсь, что она согласится потанцевать со мной. Если не ошибаюсь, остался еще один танец до того, как подадут это ваше драгоценное вино.

Радость Кестрель померкла.

— Я бы с удовольствием, но… Что скажут твои родители?

Ронан и Джесс переглянулись.

— Их здесь нет, — ответил Ронан. — Они уехали в столицу на всю зиму.

Следовательно, будь они здесь, они бы не одобрили, как и любые родители, после такого-то скандала.

Ронан заметил, как изменилось ее лицо.

— Мне все равно, что они скажут. Давай потанцуем.

Он взял ее за руку, и впервые за долгое время она почувствовала себя в безопасности. Они вышли в центр зала и начали танец.

Какое-то время Ронан молчал, потом дотронулся до тоненькой косички, которая касалась щеки Кестрель.

— Красиво.

Она вспомнила, как руки Арина перебирали ее волосы, и напряглась.

— Великолепно! — поправил сам себя Ронан. — Невероятно! Кестрель, нет таких слов, чтобы описать тебя.

Она попыталась отшутиться:

— Что же будет с дамами, когда такой бессовестный флирт выйдет из моды? Вы нас совсем избалуете.

— Ты же знаешь, что это не просто флирт, — возразил Ронан. — Ты всегда знала.

Да, это правда. Она знала, хотя и гнала от себя это знание, притворялась, что ничего не видит. В душе тускло блеснула искра дурного предчувствия.

— Выходи за меня, Кестрель.

Она задержала дыхание.

— Я знаю, тебе было нелегко в последнее время, — продолжил Ронан. — Люди были к тебе несправедливы. Тебе пришлось стать сильной, гордой, хитрой. Но все пройдет, как только мы объявим о помолвке. Ты сможешь снова быть собой.

Но ведь она всегда была такой — сильной, гордой, хитрой. Как он не понимает? Это и есть она — та, что раз за разом хладнокровно побеждала его за игорным столом. Та, что вручила ему откуп за собственную смерть и рассказала, что с ним делать. И все же Кестрель промолчала. Она откинулась на его руку, которая придерживала ее за талию. Танцевать с ним было легко. Так же легко сказать «да».

— Твой отец будет доволен. На свадьбу я подарю тебе лучшее фортепиано, какое только можно найти в столице.

Кестрель взглянула ему в глаза.

— Или оставь свое, — поспешно добавил он. — Я знаю, как ты его любишь.

— Нет, просто… Ты слишком добр.

Он издал нервный смешок.

— Доброта тут совсем ни при чем.

Танец замедлился. Музыка подходила к концу.

— Ну? — Ронан остановился, хотя другие пары еще кружились рядом с ними. — Что… Что скажешь?

Кестрель не знала, что сказать. Ронан предлагал ей все, о чем она могла только мечтать. Так почему ей стало грустно? Почему ей кажется, что она что-то теряет?

— Для того чтобы вступить в брак, нужно нечто большее, — осторожно ответила она.

— Я люблю тебя. Разве этого недостаточно?

Наверное, достаточно. Пожалуй, ей этого хватило бы. Но когда музыка стихла, Кестрель увидела Арина в толпе. Он смотрел прямо на нее, и в его глазах она увидела отчаяние. Как будто он тоже почувствовал близость утраты — или уже пережил ее.

Она взглянула на него, не понимая, почему прежде не замечала, как он красив. Теперь его красота поразила Кестрель, как удар в солнечное сплетение.

— Нет, — прошептала она.

— Что? — голос Ронана разорвал тишину.

— Прости.

Ронан резко развернулся в ту сторону, куда был устремлен взгляд Кестрель. Он выругался.

Кестрель выскользнула из его рук и пошла к выходу из зала, с трудом обходя рабов, которые несли подносы с золотистым вином. Глаза щипало, огни и люди казались размытыми. Она покинула бальную залу, пересекла холл и вышла на улицу, в холодную ночь. Кестрель ни разу не обернулась, но, даже не слыша ничего и не чувствуя его прикосновения, она знала, что Арин идет за ней.

Кестрель не понимала, почему сиденья в карете всегда расположены лицом друг к другу. Почему нельзя было поставить их по-другому? Сейчас ей больше всего на свете хотелось спрятаться. Она украдкой взглянула на Арина. Фонари в карете не горели, но луна светила ярко, окутывая Арина своим серебряным сиянием. Он напряженно всматривался в особняк губернатора, пока тот не остался далеко позади. Тогда Арин резко отвернулся от окна и откинулся на спинку сиденья. На его лице отразились одновременно изумление и облегчение.

Кестрель невольно почувствовала слабую вспышку любопытства, но потом с горечью напомнила себе о том, до чего ее довело это самое любопытство. Она отдала пятьдесят клиньев за певца, который отказался петь; за друга, который отказался быть ее другом; за того, кого она сделала своей собственностью, но никогда не сможет назвать своим. Кестрель отвела взгляд. Она поклялась себе, что больше никогда на него не посмотрит.