Естественно, мы отправились в «Оперу» и осмотрели зал для занятий, имевший такой же наклон, как и сцена. Мы также посетили «Фоли-Бержер», и он нас удивил только своей посредственностью, самое большое наслаждение доставило нам выражение лица одной из наших девочек-кокни из кордебалета. Кто-то отважился устроить представление danse du ventre[63], но после нашей поездки на Восток он показался нам скучным. Где-то мельком мы увидели Лои Фуллер в антивирусной маске, только что заканчивавшую репетицию. Несколько раз я видел Удая Шанкара, поскольку он теперь преподавал в Париже. Я воспользовался случаем и взял у него несколько уроков. Он научил меня замечательным упражнениям для рук, которые показались мне неоценимыми для всех восточных танцев. Когда я разучивал новые па, он собственноручно аккомпанировал мне на маленьком барабане. Выступление нашей труппы не пользовалось большим успехом в этом сезоне, думаю, потому, что мы не предлагали каких-либо причудливых новинок. Однако «Кокетство Коломбины» и «Лебедь» пользовались таким же огромным успехом, как в Лондоне и Берлине.

Павлова участвовала в гала-представлении своего собственного балета «Осенние листья» в «Опере». Надеюсь, что хореографическое произведение Павловой никогда не возобновят. Его никогда не сможет отрепетировать или исполнить кто-нибудь другой, крайне трудно было бы найти и подходящий кордебалет, произведение в целом стало бы совершенно иным. Репетиции «Осенних листьев» отличались особой требовательностью; только Павлова была способна превратить танцовщиков-людей в падающие листья, рассеянные северным ветром. Однажды в Лондоне в труппе появилась новая девушка, отличавшаяся эгоизмом и энтузиазмом, умудрившаяся испортить каждую линию и каждую группу. Когда бы Павлова ни остановила танцующих, причина была все в той же девушке. Чем чаще ее поправляли, тем упрямее она становилась и тем хуже танцевала. Я не помню, чтобы Павлова когда-нибудь сдавалась, но в этот вечер программу изменили, «Осенние листья» заменили «Восточными впечатлениями». Возвращаясь домой, упрямая девушка увидела в автобусе другую танцовщицу труппы, подошла и, сев рядом, сказала: «Не думаю, чтобы мадам действительно рассердилась на меня, а ты как думаешь?»

Искусство Павловой было по сути своей живым, частью ее. Балет «Осенние листья» был не только великим произведением хореографического искусства, но он нес с собой дыхание странной поэзии, которую я ощущаю, когда слышу музыку, так же как, скажем, «Стрекоза» неотделима от движений Павловой. Только гений мог создать великое произведение на основе столь незначительной истории. Исполнение этого балета было своего рода фирменным знаком труппы. Иногда у Павловой уходили годы на то, чтобы обучить девушек танцевать в полном соответствии с ее замыслом. Лучше всего я смогу описать впечатление от просмотра «Осенних листьев», процитировав древнеяпонского поэта, написавшего при виде осеннего пейзажа поэму, которая начинается словами: «Тысяча мыслей нежного смутного сожаления толпятся в моей душе».

В Париже мне довелось испытать незабываемое впечатление: Павлова попросила меня поехать вместе с ней в Сен-Клу посетить дом, который она основала для русских девушек-эмигранток. Мы дали много благотворительных представлений на содержание этого дома, для труппы это означало дополнительную работу. Был туманный осенний день, и мы не видели Парижа за Сеной. Но атмосфера дома очаровала меня. Эти девушки не производили впечатления живущих за счет благотворительности, их явно воспитывали с разумной простотой. Я почувствовал, что только великий художник может сделать дом прекрасным без расточительности. Все девочки говорили на нескольких языках, и каждая из них обучалась какой-либо профессии. Павлова выглядела на удивление счастливой рядом с этими молодыми девушками, к которым относилась как к детям. С тех пор, когда я слышал о дополнительном представлении в пользу приюта, я больше не сетовал, теперь я знал, ради чего танцую.

В октябре и ноябре мы гастролировали по Англии, и я наслаждался английской зимой – впервые за пять лет. Я обратился с просьбой о прибавке жалованья, получил ее и чувствовал радость на душе, когда мы покидали Саутгемптон, направляясь в Южную Африку на «Армадейл Касл», держащей путь на Мадейру. Первое, что мы там увидели, была целая флотилия плывущих корзин. Сотни маленьких лодочек вышли в море, полные деятельных и искусных ремесленников, надеявшихся продать нам свою тростниковую мебель. Мы совершили несколько поездок по острову на машинах, взбиравшихся на вершину холма и замиравших на краю пропасти, от таких поездок волосы становились дыбом. Когда мы возвращались на судно, продавцы цветов предлагали нам приобрести за шиллинг огромные охапки лилий, стоивших в Англии немало фунтов. Я взошел на палубу со своей охапкой цветов и встретил Павлову.

– Ах, Элджи, как красиво! Пожалуйста, дай и мне немного.

Помню, как стал отделять самые большие и белоснежные цветы и отдавать их ей. Удивляюсь, почему я не сказал: «Пожалуйста, возьмите все, мадам». Но мне показалось, что ей было так же приятно, как и мне, делить букет пополам.

Павлова конечно же доставила на борт елку, и здесь состоялась наша рождественская вечеринка. Для бала-маскарада я решил нарядиться японцем, что стало бы для меня хорошей практикой. Я надел свое лучшее кимоно, сделал японский грим, использовав корабельное мыло, чтобы замазать брови. В мыле, наверное, был какой-то красящий компонент, и до конца поездки я щеголял с парой пугающих ярко-оранжевых бровей. Вайолет Фошер нарядилась поденной уборщицей – миссис Аррис, так она себя называла, и Павлову, помнится, позабавило, когда она увидела свою танцовщицу в совершенно новом амплуа. Когда впоследствии распределяли роли для балета «Тщетная предосторожность», Вайолет стала Mere Simone[64], и, я уверен, это произошло благодаря миссис Аррис.

О кейптаунском сезоне у меня сохранились смутные и пестрые воспоминания. Не знаю, сколько приглашений мы приняли. Приемы по утрам, днем и по вечерам, посещение загородных клубов. Поездки по сельской местности, автобусные экскурсии, организованные южноафриканскими преподавателями танцев, посещения старых голландских домов и всевозможные прочие развлечения. В то же самое время было очень жарко и тяжело танцевать.

Не знаю, кто из ведущих русских танцовщиков посещал Южную Африку, но Южная Африка была готова ко встрече с Павловой. Люди по пять часов простаивали у дверей «Опера-Хаус», чтобы попасть на премьеру (и мне кажется, что все ночные простаивания у «Ковент-Гарден» с начала войны 1939 года всего лишь детские манифестации и совсем не связаны с высокой оценкой искусства). Должен отметить, что газетные отчеты было интересно читать. Требовалось время, чтобы разогреть публику в достаточной мере, чтобы получить те аплодисменты, к которым мы привыкли, но, наверное, не привыкли они. Всем нам доставил большое удовольствие сезон в Йоханнесбурге. Снова мы окунулись в активную светскую жизнь, а большая группа преподавателей танцев была готова возить нас повсюду. Неудивительно, что теперь во всем мире так много танцовщиков и хореографов из Южной Африки. Этим преподавателям было суждено создать нечто стоящее. Именно они подарили Павловой чудесный веер из перьев, вдохновивший ее на создание «Рондино». На одно из таких сборищ пригласили Обри Хитчинза, и мне посчастливилось познакомиться с Кэрри Роткугел, редактором «Санди пикториал», осуществлявшей неофициальные связи с труппой. Когда мы проводили несколько дней в Йоханнесбурге, решили устроить вечер в пользу приюта для сирот, и я с гордостью написал короткую статью о своем посещении приюта в газету Кэрри. Я предложил Павловой исполнить японский танец с масками, который так понравился ей в Токио, и она поощряла мое стремление изучить его в Сан-Франциско. Ее порадовало мое предложение, и она согласилась. У меня были с собой ноты, и я помнил танец наизусть, но не было ни костюмов, ни масок. Меня охватил такой энтузиазм, что я распаковал одно из своих кимоно и использовал его как образец, чтобы выкроить все фрагменты и сделать костюм. Я уже собирался начать вырезать маски из дерева, но, к счастью, Кэрри Роткугел узнала о моем замысле и пришла мне на помощь. Она отправила меня к театральному портному, нашла профессионального мастера по изготовлению масок, и через два дня костюм был готов. Этот вечер принес мне много волнений, поскольку я танцевал «Русский танец» с Павловой. Вечер имел большой успех, билеты стоили по две гинеи каждый, а наряды, в которые были облачены дамы, во всех деталях описали в «Йоханнесбург стар».