Нам довелось чрезвычайно интересно провести воскресенье, когда «Сити дип майнс» пригласил нас посетить кафрские танцы. Первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я увидел всех этих хорошо сложенных высоких мужчин, отбивающих ритм с таким совершенством, была мысль о негритянском ревю, на котором чуть не заснул в Париже. Теперь я увидел оригинал тех па, довольно жеманно тогда исполнявшихся. Как мне хотелось, чтобы обычный кордебалет мог поворачиваться и двигаться с такой точностью. Наблюдая за тем, как белые перья и щиты двигаются одновременно, я вспомнил о сардинах в Сантандере. Пожалуй, я никогда не видел, чтобы белые танцовщики так хорошо и синхронно двигались. Солиста кафров звали Брэнди. Когда ему сказали, что величайшая танцовщица в мире придет на его представление, он ответил с детским тщеславием: «Она еще меня не видела!»

Сразу же после представления я спросил у администрации, нельзя ли познакомиться с кем-либо из танцовщиков, чтобы побольше узнать об их искусстве. Мне вежливо ответили, что они очень заняты всю неделю и у них нет свободного времени, чтобы давать мне уроки. Это был единственный раз за всю мою карьеру, когда мне не удалось изучить заинтересовавшие меня танцы. Я понял, что политика Южной Африки была достаточно твердой – никакого общения, даже в артистическом мире.

Помню, как однажды в воскресенье мы ощутили настоящий вкус африканской жизни. Нас пригласили на пикник, и мы в полной мере насладились солнцем. Внезапно неподалеку от нас под деревьями произошло какое-то движение. Хозяин встал, и несколько минут спустя мы услышали громкий винтовочный выстрел. Мы все, за исключением хозяйки, вскочили, чтобы посмотреть, что случилось; ее же, казалось, все это совершенно не тронуло. Мы увидели тело мертвой кобры длиной футов шесть, и туземцы принялись приканчивать ее лопатами. Зрелище было ужасным, но наша хозяйка равнодушно бросила: «Наверное, она охотилась за одним из наших цыплят».

Южноафриканские журналисты проявляли большое любопытство к нашей частной жизни. Для них танцовщики явно были странными созданиями из иного мира. О Павловой они даже не пытались много говорить, а в интервью, как все мы знали, она умела заставить других говорить много, при этом о себе сообщала мало. Я позабавился, недавно найдя в одной из своих старых подборок прессы подобное лирическое высказывание из «Кейп аргус»: «И были прекрасные знатные девушки, такие же прелестные без своей жирной штукатурки и краски, как и при свете рампы, молодые люди с приятными голосами, культурные и утонченные, с безграничной энергией, безграничными амбициями и безграничным восхищением и обожанием Павловой».

Я позабавился еще больше, когда наткнулся на эту искаженную версию описания моей внешности и свой собственный голос тридцатилетней давности: «Пожалуй, Альджеранов вызывает наибольшее недоумение. В первый раз я увидел его не в театре – щеголеватый молодой англичанин в серых фланелевых брюках, в потрясающем красном галстуке, с подходящим по цвету шелковым носовым платочком в кармане; позже я встретил его за кулисами балансирующим на согнутых коленях, извиваясь и кружась, он упражнялся в своем причудливом костюме для репетиций – черных трико, белой сорочке и щегольской повязке на голове. Думаю, Альджеранов помог мне наиболее глубоко проникнуть в жизнь балетного танцовщика, независимо от того, мужчина это или женщина.

– Что ж, в нашей работе нет никакой изнеженности, как думают многие люди, – с изумительным энтузиазмом заявил он. – Необходимо собрать каждую унцию нашей мужественности и постоянно привносить ее в пьесу. Если у человека есть какие-то артистические способности, такой вид работы идеален: цвет, линия, музыка, ритм, драма, фантазия – все в едином великолепном целом. Это очень меня привлекает, потому что мой отец скульптор, и я, естественно, интересуюсь линией, а от матери я унаследовал любовь к музыке и живописи, а в этой работе я могу извлечь идеи для всех трех предметов…» И дальше – больше.

Однажды вечером в Йоханнесбурге Павлова повредила ногу в ожидании своего первого выхода. «Скажите мне, доктор, что я должна сделать?» – умоляюще вопрошала она. «Мадам, вы должны отдыхать три недели», – ответил он. «Я это знаю, доктор, но посоветуйте, что я должна делать!» Не получив больше никакого совета, она позвала мадам Новикову, которая принялась массировать и бинтовать ей ногу. Павлова закончила сезон в Йоханнесбурге и все южноафриканское турне и отдохнула три недели по дороге в Австралию.

Путешествие из Южной Африки в Австралию обычно бывает довольно утомительным, но на этот раз я запасся книгами и усердно занялся историей Японии и Индии. Я уже давно обратил внимание на то, что как характерный, так и классический танцовщик обычно слишком мало знают о тех странах, которые изображают в своих танцах. К моменту прибытия мы с Обри Хитчинзом почувствовали, что знаем о Востоке намного больше.

Открытие гастролей состоялось в Мельбурне в субботу вечером в середине марта. Театр его величества (ныне Театр ее величества) был полон. Первым балетом стала «Фея кукол». Когда я уходил со сцены после своего танца Джека в коробочке, Павлова поднималась по ступеням на пьедестал для своего первого выхода. Она повернулась ко мне и сказала: «Возможно, им нравится, а может, и нет, кто может сказать?» – и заняла свое место за занавешенным альковом, где ее демонстрировали в конце сцены как Фею кукол. С улыбкой я пошел переодеваться для «солдат» во второй сцене. Потом мне рассказали друзья, присутствовавшие среди публики, что зрители пришли в некоторое замешательство, потому что Павлова при своем первом появлении просто стояла неподвижно, я уверен, что ее розовый парик поразил многих из тех, кто не был знаком с эффектными поэтическими образами русского балета. Успех был огромным и все нарастал с того момента, как Павлова начала танцевать, и до того мгновения, как опустился занавес после «Русского танца» и мы стали выходить на бесчисленные вызовы.

Многие из дивертисментов Павловой были скопированы и исполнялись другими танцовщиками до ее приезда в Австралию, но, где бы мы ни танцевали, природный инстинкт австралийской публики быстро распознавал различия между оригиналом и имитацией. «Лебедь» был включен в первую программу – этот балет уже входил в репертуар другой балетной труппы несколько лет назад, но теперь люди поняли, что видят его в первый раз.

Тирза Роджерз, танцовщица из Новой Зеландии, получила многие роли Бутсовой и имела большой успех. Чувствовалось, что зрители ощущали особую гордость от того, что в труппе Павловой есть по крайней мере одна танцовщица если и не из Австралии, то с Антиподов. Она была восхитительной Сванильдой в «Коппелии», и ее сильная техника венчалась большим очарованием и артистизмом. Мы все очень сожалели, что она не продолжила выступать в балете, но контракт, который ей предложили, был настолько соблазнительным, что против него трудно было устоять. Возможно, каждый из нас принял бы такое же решение!

Гопак включили во вторую программу, а меня пригласили позировать для художника, у которого вскоре должна была состояться выставка. Я был чрезвычайно польщен и через день-другой прибыл в студию со своим костюмом. Это была очень маленькая грязная студия, заставленная старыми мрачными холстами, рамами, палитрами, жестяными банками, бумагой и красками. Я переоделся в уголке, пока художник передвигал весь этот хлам, чтобы освободить место, где я смог бы позировать в присядке – вытянув одну ногу, а руку согнув над головой. Интересно, что сказал бы Кузьма, если бы увидел, что костюм, принадлежащий труппе, находится в таком неприглядном месте. Я оставался в этом положении около двух часов, когда художник сказал: «А теперь достаточно, не беспокойтесь о руке, для нее мне сможет попозировать утром кто-нибудь другой!» С усилием сохранив самообладание, я с трудом удержался от того, чтобы сплюнуть.