Мы отплыли обратно в Сидней и в ту же ночь намеревались сесть в поезд, идущий на Брисбен. Это была довольно мрачная поездка; помимо того что мы должны были пересесть в Тувумбе, нам пришлось сделать вторую пересадку из-за того, что поезд сошел с рельсов и нас перевели на другую линию. Конечно же пришли машины, чтобы перевезти нас к ожидающему поезду, но обломки крушения на крутой насыпи при сером свете зари выглядели особенно ужасно. Мы прибыли в Брисбен только на следующее утро, и вторая ночь, проведенная в поезде, где не хватало спальных мест, была ужасно утомительной. Проезжая через некоторые города, мы обратили внимание, что вокзалы переполнены, по-видимому, люди услышали, что в проходящем поезде едет Павлова, и надеялись хотя бы мельком увидеть ее. В Брисбене было гораздо теплее, более того – настолько тепло, что мы смогли даже поплавать во время уик-энда. Как мы были этому рады!

После того как мы пробыли там несколько дней, за кулисами устроилась художница, рисующая пастелью. Это была Инид Диксон, чьи портреты танцовщиков сейчас широко известны в Австралии. Она принадлежала к отряду художников-пионеров, чьи работы не должны остаться незамеченными. В те дни их не слишком поощряли – разве что они сами поддерживали друг друга. Тоби так же, как и Дик, был художником, а Билл помимо того, что являлся первоклассным рисовальщиком, умело работал с кожей (в то время как все желали приобрести только изображения коал, к чему, будучи реалистом, а не экспрессионистом, он испытывал отвращение). Дик добросовестно обучала учеников до тех пор, пока директриса школы не сказала ей: «Не трудитесь учить их рисовать, дайте им рождественские открытки, пусть копируют!» Тогда Дик ушла и каким-то образом умудрялась существовать, выполняя случайные заказы и давая частные уроки одному-двум ученикам. Некоторое время спустя та же директриса пригласила ее возобновить преподавание, увеличив ей заработную плату и предоставив свободу действий в выборе методов преподавания. Павлова оценила ее искренность и всегда проявляла интерес к ее работе, пока мы там были. Из Брисбена мы осуществили долгую поездку в Аделаиду. Двадцать восемь часов до Сиднея (новая линия еще не была достроена), где мы дали утреннее представление, и тем же вечером продолжили путь в Мельбурн. Тяжелая пересадка в Олбури последовала в шесть часов утра. Мы оставили багаж на станции и отправились в театр на утренник. Однако костюмы и декорации не доставили вовремя, и утренник пришлось задержать! В Австралию только что приехал Шаляпин, он пришел повидать Павлову после представления. Я так никогда и не мог понять, хрупкая ли фигура Павловой заставляла Шаляпина казаться таким огромным или же наоборот, но тем не менее контраст был разительным. Они обожали друг друга и вместе позировали фотографам.

После представления мы последовали в Аделаиду. На этот раз поезд был удобным, и не нужно было делать пересадки, так как в Южной Австралии и Виктории одинаковая ширина колеи. Во время этой поездки меня, к моему удивлению, разыскал Бобби Хелпман, пожелавший, чтобы я продолжил давать ему уроки в Аделаиде. Но я не смог этого сделать. Во время первого же выступления в Аделаиде я споткнулся о неровность сцены в конце «Русского танца», повредил колено и на несколько месяцев лишился возможности исполнять русские танцы, хотя мог танцевать все остальное.

– Я не могу танцевать, значит, не могу и учить, – единственное, что я мог сказать.

Меня очень огорчило, что я не смог продолжать, а приступив к упражнениям у станка после выходных, обнаружил, что мое колено не сгибается и я не могу удержаться в plie. Я сказал об этом Пиановскому, и он пришел в ярость из-за того, что я не сообщил ему об этом прежде. Пришлось изменить программу – вместо «Русского» показали «Танец часов», и все девушки рассердились. Я много отдыхал в надежде поскорее поправиться, а служащие отеля проявляли ко мне большое внимание и присылали завтрак в номер – обычно это было какое-нибудь жаренное на рашпере блюдо. Однажды в воскресенье мне посчастливилось пообщаться с мисс Стёрт, дочерью великого исследователя. Я мысленно переношусь на столетие назад, когда думаю об этой встрече; она рассказала нам о ранних днях Аделаиды, когда на Северной Террасе водились кенгуру и в дневное время двери снимали с петель и использовали в качестве столов. Она сочла, будто я обладаю экстраординарным воображением, когда я сравнил окольцованные камедные деревья с огромными вытянутыми скелетами. Конец сезона в Аделаиде принес нам разлуку, о которой все мы сожалели. Хотя мы и радовались за Мюриель Стюарт, но не могли не огорчаться из-за того, что она покидала нас – ведь она стала частью труппы. Она была одной из учениц Павловой, одной из немногих, кто обучался у нее в Лондоне, и прощание с ней было печальным для всех нас. Она отправилась на восток, в Америку, а мы – на запад, в Европу. Тирза Роджерз и Роберт Ласселлз получили заманчивое предложение от Дж. С. Уилльямсона, которое решили принять, и остались в Австралии. Во время каждого турне труппа немного менялась. Тирза попросила меня придумать для нее несколько костюмов, и я взошел на борт, вооруженный бумагой, чернилами и красками. Погода на Большом Австралийском заливе была именно такой, какой ей и следовало быть, и славный корабль «Наркунда» понес нас по огромным, словно горы, волнам. Мы так устали от турне, что в первые дни вставали только к обеду. Море было еще довольно бурным, когда я принялся за эскизы. Вернувшись в каюту после ленча, я обнаружил, что стюард пытается оттереть с пола китайскую тушь – во время качки бутылка перевернулась. Он усердно тер пол лимоном, но безрезультатно, и испытал облегчение, когда я посоветовал: «Мыло и вода», и это помогло. Мы сошли на берег во Фримантле, послали «благодарственные» письма и отправились в Перт, чтобы поужинать и, как надеялись, после попасть в театр. Позднеиюльский воздух был довольно прохладным, и, когда мы проходили мимо кинотеатра, швейцар приветливо нам закричал: «Возьмите своих дам на галерею, здесь приятно и тепло». Так мы и сделали, и очень позабавились, высмеивая ужасный фильм, который показывали. В эту же ночь мы отплывали. Вскоре дни стали теплее, а море – спокойнее. Кто-то рассказал Павловой, что я рисую, и она тотчас же захотела посмотреть мои работы. Ей нравились мои ранние картины, и я совершенно уверен, что, если бы потрудился их сохранить, ее предпочтения оказались бы справедливыми.

Никто из нас еще не проводил в море по пять недель, и все мы гадали, сильно ли наскучит нам столь длительное путешествие. Просто изумительно, как человек мог отдохнуть на борту в те дни. Да, существовали спортивные комитеты, но они не были столь надоедливыми, во всяком случае, не казались тогда таковыми. Кино не было, а корабельные концерты всегда представляли собой авантюру талантливого скаута, наделенного чувством юмора. Помнится, во время этой поездки состоялся матч по крикету между пассажирками первого класса и девушками из труппы Павловой, кажется, он закончился вничью. Но в целом это была реальная возможность отдохнуть. Каждый мог, если он этого хотел, на чем-то сосредоточиться. Кое-кто из стюардов стал немного раздражаться, когда члены труппы звонили по утрам с просьбой подать завтрак, не имея при этом никаких видимых признаков недомогания. Пришло время, когда на звонки перестали откликаться, но Джульет нашла способ, как с этим справиться: она лежала положив палец ноги на звонок, так что он звонил не переставая, и все стюарды спешили узнать, что случилось со звонком. Первый порт, куда мы должны были зайти, – Коломбо. Никто из нас никогда там не был прежде, и мы с нетерпением ждали дня и часа прибытия. Прошел слух, что наше прибытие в порт совпадает по времени с Перахерой[67] в Канди, с изумительными процессиями с раскрашенными слонами, великолепными одеяниями и танцами. Большинство девушек труппы сразу пригласили на праздник, и, прежде чем удалось собрать компанию, всех самых приятных спутниц расхватали. Я отказался войти в компанию, которая брала девушку из Тутинга. Она была очень милой, пожалуй, даже слишком милой для подобного мероприятия. Я предложил Обри Хитчинзу добраться до Канди поездом. Мы отправились на вокзал и выяснили, что поездов до вечера не будет, так что поездку осуществить невозможно. Когда во время следующей поездки в Коломбо я посетил храм Зуба в Канди, гид стал объяснять нам серию фресок с ужасными картинами ада и, указав на одну из них, произнес: «А это ад для тех людей, которые презирают других». Я не осмелился на нее взглянуть, вспомнив, почему я пропустил Перахеру. Коломбо я полюбил с первого же мгновения, как только моя нога ступила на берег, и, невзирая на то, что я пропустил большой фестиваль, что ужасно огорчило меня, там было бессчетное количество интересных мест, которые стоило посмотреть. Мне доставляло большое удовольствие побродить по рынкам в любой посещаемой стране, и эта была исполнена той подспудной красоты, которую можно найти во всех восточных странах. Даже традиционный чай на Маунт-Лавиния доставляет удовольствие тем, кто не слишком пресыщен, чтобы считать берег, окаймленный пальмами, чем-то необыкновенно прекрасным.