из тени забвения. Новые веянья — внезапно про этого художника вспомнили после почти трехсот лет полного молчания. Так что, я думаю, что мы про него ещё услышим.

— Получается, кардинал это предвидел? Тогда он очень проницателен.

— Вот у него и спросим.

Служка в домино, с надвинутым на голову капюшоне, полностью скрывшем его лицо, вёл нас по мрачным узким коридорам резиденции Великого Инквизитора. На самом деле, по-настоящему, — мрачным и тёмным. И намёка на роскошь не было. Ну, да. А чего я, собственно, ожидала? Обеты нестяжательства, апостольской бедности и аскетизма, конечно, были уже не так сильны, как при святом Франциске, но их ещё никто не отменял. Поэтому все служители храмов старались не выставлять своё богатство на показ.

Кабинет Великого Инквизитора, куда мы в итоге попали, тоже не блистал роскошью. Но в нём хотя бы были красивые кресла, и удобный диван, и письменный стол, а на стенах висели картины в основном религиозного содержания. Впрочем, я увидела и один портрет. Разумеется, в красной мантии Великого Инквизитора. Скорей всего — один из предшественников, догадалась я.

Нам предложили на выбор кресла и диван. Арт незамедлительно выбрал диван, на который сел сам и усадил рядом меня, крепко прижав к себе. Нет, мне на самом деле было не страшно, просто немного боязно в присутствии такой высокопоставленной особы.

Я обвела взглядом стены, тихонечко выпуская магию. Арт ко мне не присоединился. Мы это уже обсудили, решив, что в резиденции Великого Инквизитора ограничимся маленьким моим ручейком и не будем вплетать мощную реку магии Арта. На портрете, что висел за письменным столом, на котором был изображён в красных одеждах Великий Инквизитор, произошло движение. Но человек так и не встал со своего кресла. Он просто пошевелил длинными холёными пальцами с дорогими перстнями и на этом всё и закончилось. То ли моей магии было маловато, то ли просто это было выше его достоинства — вступать с нами в диалог. Я не знаю. Но, в любом случае, я решила, что этого вполне достаточно.

— Замечательный портрет. Я смотрю, он вас заинтересовал, юная неска? — раздался скрипучий голос Великого Инквизитора, и я перевела взгляд с портрета на него.

Он и в самом деле был стар и чем-то похож на инквизитора с портрета. Такое же длинное вытянутое лицо, морщин не так много, но, тем не менее, они были. А ещё он был высохший. Просто «мешок с костями» — вдруг пришло мне на ум нелепое сравнение.

А ещё, в его присутствии, я ощущала тот же трепет, что и в обществе Его Сиятельства герцога фон Мёнериха. И это их роднило. Они оба заставляли меня бояться, сама не знаю чего. Хотя ни тот, ни другой явно не собирались причинять мне вред. Его Сиятельство так вообще утверждал, что он — «мой второй папочка с некоторых пор», и всегда готов прийти мне на помощь. Только бояться его я начала ещё больше…

Вот и теперь. Великий Инквизитор абсолютно точно не хотел мне зла — я же не Арабелла де Сильва и с тёмной магией никогда дел не имела. А он карает только за это. Так чего же я трушу?

И я, набрав полную грудь воздуха, храбро ответила:

— Полотно очень необычное. Я такого ни разу не видела.

— Эль Греко принадлежит к тем немногим художникам, чьё творчество уникально. Его невозможно спутать с кем-то другим. Его лица вы сразу узнаете среди тысяч других.

— Они длинные. Узкие? — выдал Арт.

— Не только. Хотя, безусловно, большие глаза, узкие лица и длинные пальцы — присущи всем портретам Эль Греко. Но, что особенно бросается в глаза, так это то, как он передаёт сложный внутренний мир своих героев.

Старик на портрете пошевелился и блеснул на меня чёрными глазами. Я вздрогнула.

— Хм…сложная личность. Он ведь карал и отправлял на казнь? — выдал Арт, явно не представляя, что бы сказать.

— Да. Времена были другие. Костры тогда пылали. Часто и безвинные отправлялись на костёр. И Фернандо Ниньо де Гевара, Великий инквизитор Испании, повинен в гибели, на мой взгляд, слишком многих.

— А Эль Греко? Это прозвище? — спросила я осторожно, стремясь увести разговор от костров и смертей.

— Да. Он его получил ещё при жизни, только свои полотна он всегда подписывал по-гречески. И только своим полным именем — Доминикос Теотокопулос. Иногда он добавлял «С Крита». Он гордился своим происхождением и не скрывал его. Этот истинно испанский художник родился в Греции.

Мы с Артом переглянулись и сдержанно покивали.

— И обратите внимание, какое неповторимое видение света и тени! Просто бесподобно! Его цвета светятся из-за его манеры письма. Он не смешивал краски и особым образом грунтовал свои холсты. Этому он научился ещё на родине, в Греции. Там так грунтуют доски для икон, как раз добиваясь вот такого сияния, — продолжал занудно вещать кардинал.

— Эм… — выдал Арт.

Ну, это явно больше, чем смогла бы я.

— Только на картинах Эль Греко можно одновременно уловить и знаменитую испанскую меланхолию, и испанскую экспрессию, — продолжил кардинал.

А меня вдруг злость одолела. Вычитал где-то умную фразу, а теперь нам её тыкает. Я разозлилась, и мой иррациональный страх вдруг прошёл. Нет ничего ужасного в этом старике, читающем нам сейчас лекцию о забытом художнике. И я, выпрямив спину произнесла:

— Его картины, вот эта, — и я указала на большое полотно, висевшее на противоположной от нас стене, — и вон тот портрет, напоминают скорее яркий сон. Они кажутся выдуманными больным воображением — эти его длинные лица нереальны, как из кошмара в сумасшедшем доме!

А старик вдруг весело рассмеялся, утратив ненадолго свою суровость и чопорность:

— А вы знаете, моя дорогая, вы правы. Ходили легенды, что некоторых из своих героев он нашёл именно там, в сумасшедшем доме. Потом туда же часто заходил Гойя в поисках вдохновения и новых персонажей, правда, это было уже спустя двести лет.

Я смутилась своей резкости. В конце концов, старик просто хочет поговорить о любимом художнике. Что в этом такого уж плохого?

— А это что? — и я снова указала на большую картину, весящую перед нами.

— О, это знаменитая в своё время работа. «Эсполио» или «Совлечение одежд». После написания он сделал с неё порядка шестнадцати копий — такой популярностью пользовался этот алтарный образ. Кстати, ему за раму к ней заплатили больше, чем за само полотно, — немного весело сообщил кардинал, а я окончательно расслабилась.

— Вот так и бывает. Что-то делаешь, стараешься, а потом ценят не картину, а