class="p1">- Да я бы пришил его со всем моим удовольствием безо всякого заказа. Еще и сам приплатил бы! Я предлагал ей: «Давай я сделаю ему чики-чики, и ты будешь свободная женщина». А она мне: «Не вздумай! Я останусь без гроша». Вы знаете за хитрое завещание, которое составил этот барбос Либер?

- Знаю. Ваш разговор с Леей Горалик состоялся неделю назад, в этой комнате?

- Как у нас с вами. Только я лежу, а вы стоите, а мы с Леей оба стояли, хотя я бы предпочел, чтоб мы оба лежали. Мы говорили себе за то, за сё, но больше, к сожалению, за то, чем за сё, и тут на улице появляется ее так называемый супруг, и с ним бежит-свистит моська в фуражке. Я задумываюсь сигануть в окно, но Леечка меня не пускает, боится, что я себе что-нибудь сломаю. Это смешно – когда Крендель себе что-то ломал, прыгая со второго этажа? Но я думаю: «Она за мной волнуется,  значит все-таки любит», и сердце мое тает, и я иду, как теленок, куда она меня ведет, а ведет она меня вниз, и я не помню, как лез через форточку, потому что мое сердце сочилось любовью, как молдавский помидор соком…

Тут у него из глаз потекли слезы, которые он не мог вытереть, потому что руки у него лежали, как вареные макаронины. Фандорин отвел меня в сторону и говорит:

- Послушайте, господин Бразинский. Вы отличный психолог. Я на пять минут отлучусь, мне нужно задать мадам Горалик один вопрос, а вы пока потолкуйте с п-подозреваемым. Определите, правду он нам рассказал или нет.

- Вы хотите оставить меня с этим бандитом наедине?! – переполошился я. И вы на моем месте тоже переполошились бы. - А если  у него восстановятся функции нервной системы?

- За пять минут не восстановятся.

- По крайней мере заберите у него револьвер!

Но Фандорин уже вышел, а я трогать револьвер побоялся. Там на нем что-нибудь случайно нажмешь, и не приведи Господь что может получиться.

- Как у вас дела, мосье Крендель? – спрашиваю со всей вежливостью. - Вы удобно лежите? Хотите, я подложу вам под голову подушку вон с той кушетки?

- Лучше возьмите мой револьвер, Бразинский или как вас там, - отвечает он, горюя, - и прострелите мне голову, чтоб я перестал мучиться.

- Ай-я-яй. Где у вас болит?

- Там, где раньше было мое сердце, от которого осталась одна труха. Оно разбито предательством Леи Горалик. Она меня не любит, Бразинский! Если бы любила, не заманила бы в засаду! А, мне теперь все равно! Пускай тащут на кичу! Пускай закопают Коку Кренделя в сырую землю!

Потом он поплакал, а я повздыхал обо всех, кого не любят, дай им б-г утешиться чем-нибудь другим. И  когда вернулся Фандорин, я ему сказал:

- Кока рассказал правду. Когда человеку жизнь не мила, он не врет.

- Да, он сказал правду. Мадам Горалик показала мне форточку, через которую неделю назад вылез во двор Крендель. Это то самое окно, под которым мы нашли следы. Стало быть, они недельной давности, и Либера Горалика наш ф-форточник не убивал.

- Что же мы с ним будем делать? – спрашиваю.

Он мне:

- Вы Шерлок Холмс, вы и решайте. Можете сдать в полицию, можете отпустить. Мне все равно.

И знаете что? Я решил, что не буду сдавать Кренделя в полицию, потому что русская полиция нравится мне еще меньше, чем еврейские бандиты. Но отпускать Кренделя я тоже не буду, потому что это пособничество преступнику.

Я поступил мудро.

- Пойдемте отсюда, господин Фандорин. А если за время нашего отсутствия кто-то вдруг очухается и увидит, что неподалеку есть форточка, разве мы в этом виноваты?

Мы пошли вниз, в лавку, где лежал себе под простыней покойник, у которого в отличие от нас больше не было никаких забот.

Фандорин запер левую дверь на засов, правую на ключ, чтобы никто не помешал нашей дедукции. Сам достал свои зеленые четки и давай ими нащелкивать.

Говорит мне озабоченно:

- Мы с вами вернулись к исходной точке. Я не могу определиться с главным. Какова природа этого убийства? Расчетливое оно или эмоциональное? Деяние холодного ума или разгоряченного сердца? В обоих случаях методика совершенно разная. Знаете что, вы - Холмс, вы и решайте. Как скажете, так и поступим. Итак, что, по-вашему, владело убийцей – расчет или чувство? Ум или сердце?

И откуда же, спрашивается, мог я это знать? Почему за всё и за всех должен отдуваться Арон Бразинский?

Давайте лучше я спрошу вас, а вы мне скажете. И  отвечать в случае чего будете тоже вы.

А чтоб вам легче думалось, я вам машаль расскажу, про ум и про сердце.

Жил-был на свете один очень обстоятельный еврей. Евреи вообще народ обстоятельный, семью семь раз отмерят, и только потом отрежут, но этому и среди евреев не было равных. Ко всякому делу, даже самому малому, он долго готовился, советовался с самыми лучшими знатоками и только потом совершал задуманное.

И вот однажды жена, которую он очень любил, попросила: «Соломончик, подари мне котенка».

Что сделал обстоятельный Соломон? Прежде всего выяснил, какие кошки самые лучшие. Знающие люди научили его: персидские. Хороший персидский котенок стоит целых пятнадцать рублей. Соломону не было жалко для любимой жены пятнадцати рублей, но как определить, какой котенок хороший,  а какой нет? Спрашивать у продавцов – обманут, втюхают какого-нибудь криволапого. И Соломон решил обратиться к двум самым уважаемым людям города – к директору еврейского училища, славившемуся своим умом, и к раввину, обладавшему прозорливым сердцем, которое умеет отличать плохое от хорошего.

Директор училища сказал: «Природой правит естественный отбор. Всё сильное выживает, все слабое исчезает. У кошек этот инстинкт в крови. Забери у матери-кошки детенышей и отнеси их на другой конец комнаты. Тот котенок, которого она перенесет назад первым, и будет самым жизнеспособным».

Но раввин сказал другое: «Кошка тоже мать, а материнское сердце жалостливо. Первым она отнесет обратно самого любимого детеныша, а стало быть, самого слабого. Потом того, что чуть сильнее, и лишь последним самого сильного. Так что лучшим будет последний котенок».

Соломон так и сделал. Забрал у кошки котят и стал смотреть. Первым она принесла назад котенка с ярко-синими глазками, последним – котенка с   ярко-розовым носиком.