И он очень любил бегать. Он летун, как сказал мистер Мак в тот год, когда создал новый Комитет Общины по Играм и решил, что Фаха будет Нанесена на Карту. Эней был в группе детей моложе восьми лет на поле возле часовни Хонан в Корке.

В тот раз предполагалось, что не я буду Наносить Фаху на Карту, и потому, как только начались соревнования по бегу, я должна была вместе с Димпной Луни делать важную работу — Держать Ленту на финише, что я не считала таким уж важным, но мой отец сказал, это было Гомерическим, и я, хоть и не знала, что это значит, почувствовала небольшой прилив важности.

— Когда разрываешь грудью ленту, Рути, — сказал Папа, — ты оказываешься на границе между одним миром и другим.

Он мог говорить подобные вещи. Он мог говорить такие вещи, какие никакой другой папа не мог сказать, и потому что во всяком случае родители такие таинственные, и потому что они принадлежат к другому миру, вы не спрашиваете, а просто киваете и чувствуете, что сами немного приобщились к тайне.

Поле было размечено треугольными флагами, которые Маргарет Кроу вырезала из бледно-синего куска плаща Девы Марии, полученного от Боуси Кейси, а Рори Кроули вручную нарисовала большой кривой овал на поле, усеянном коровьими лепешками. Там наши крепыши развлекались, как говорит Гомер, что в нашем случае означало делать Серьезную Растяжку и бегать взад-вперед показушными рывками, какие показывали в Олимпийских репортажах РТИ с Патриком Клохесси[329], а рядом с полем чокнутый Джимми Макги комментировал происходящее, держа пустую бутылку из-под кока-колы вместо микрофона. Весь клан Мак-Инерни был там. Они носились сломя голову, как мясные синие мухи с коричневыми головами, и не было никакой надежды, что кто-нибудь из них сможет бежать по прямой.

Чтобы Нанести Фаху на Карту, собрался весь округ. Иисус Мария Иосиф Карти, Отец Типп, Моника Мак, Томми Фитц, Джимми Мак, Мейджор, Святые Мерфи, Винсент Каннингем и его отец Джонни, Джон Пол Юстас в своем темно-синем костюме, даже Саддам. Все собрались в добродушном восхищении собственным семенем и породой, как говорит Марти Манговэн. Коровы были сосланы с поля Хонан на заросший бурьяном пустырь, где слабо натянутая электроизгородь удерживала их, и оттуда они показывали нам скорбные мычащие морды, — хотя, возможно, это были коровьи улыбки из-за того, что немалое количество навоза на беговой дорожке в изобилии снабжало окружающую среду мошками и мухами. Если вам случится участвовать в Играх Общины Фахи, то бегать придется с закрытым ртом.

Папе всегда было неловко в подобных сценах. Он был Суейн, а Суейны не предназначены для того, чтобы к чему-то присоединяться. Во всяком случае они не часть Всего Населения. У Суейнов есть небольшое отдаление, отступление, и потому Папа собирается быть в одиночестве на краю поля. Пока Мама помогает организаторам, — продвигает инвалидное кресло Моны Хэлви по земле с торчащими пучками травы, продает лотерейные билеты, наливет MiWadi в небольшие пластмассовые чашки и пытается помешать большому семейству Мак-Инерни выпить все до начала игры, — папа полностью предоставлен самому себе. На нем красные вельветовые брюки, достаточно мешковатые и стянутые на талии, где ремень пытается не дать им упасть, и вторая рубашка вместо куртки. У него длинные серебристые волосы, иногда разлетающиеся по ветру беспорядочными прядями. Но ему на все наплевать. У него с собой книга. Тем, кто его не знает, может показаться, что он не хочет быть частью всего этого, что он нарочно держится обособленно и что это происходит из-за того, что он не один из них.

Он и вправду не один из них. Это не гордость, даже не выбор. Быть среди людей — это умение, которого у папы нет, и поскольку он стоит на краю поля, его сердце немного падает, когда он поднимает глаза от страницы и понимает, что у его детей такого умения тоже нет.

Энею прикрепляют бумажный номер. Мистер Мак опускается на одно колено, объясняя ему тактику для семилетних. Я уже собираюсь размотать ленту, когда эта сучка, прости меня Господи, Джейн Броудер говорит:

— Скажи своему брату, чтобы не победил. Должен победить Ноели Хегарти, потому что его младший братик, младенец Шон, умер.

У Джейн есть небольшая компания, бригада святых выпендрежниц в белых коротких носочках. Такие даже Мать Терезу заставят уйти из монашества.

— Не буду я ему говорить такое.

— Ну так я сама скажу, — и она бросается к Энею прямиком через поле.

Я держу ленту натянутой, когда к финишу приближается Эней. Я вижу дикий восторг в его глазах. Он опередил всех.

Ноги мелькают так сверхбыстро, что кажется, он упадет, если будет бежать в том же темпе, и все наблюдающие за ним улыбаются. Вы тоже не смогли бы удержаться. Он бежит так быстро, что его номер отлетает. От его волос отражается настоящий июльский солнечный свет. Весь округ подбадривает его криками. Он приближается к повороту, грудь вперед, маленькие руки мелькают, и впереди он видит, как я держу ленту. Предполагается, что Держатели Ленты не должны приветствовать участников, но в реве зрителей я немного подбадриваю брата «Давай, Эней, Беги, Эней». И лента немного дрожит, пока Димпна не бросает на меня взгляд будущей директрисы и не натягивает ленту туго.

Вдруг Эней замедляет бег, движется, как в замедленной съемке.

Медленнее и еще медленнее.

А Ноели Хегарти приближается к нему — вот они бегут рядом, бок о бок.

И вот уже Ноели Хегарти пробегает мимо Энея, обходит его.

«Беги, Эней».

Но он медлит. Ноели Хегарти касается ленты грудью.

Потом Джейн Броудер подходит и что-то говорит Энею, она говорит с ним так, будто они Новые Лучшие Друзья, и затем проходит мимо меня, надувшись, и ее нос-пуговка поднят «на десять часов», и она чертовски красноречиво вертит задницей передо мной.

Энею Папа сказал «Молодец! Здорово сработано!». Он сказал это спокойно, твердо, и когда смотрел на Энея, то, казалось, видел глубже, как будто они оба разделили некую тайну, и это было нечто Суейновское.

В следующем году Эней не бежал. После того раза ему нравилось бегать одному, и он бегал у реки. Папа никогда не говорил Энею «Тебе надо бы принять участие в соревнованиях» или «Ты должен», ни разу не сказал ничего подобного, ни разу не выказал разочарования, но годы спустя в Книге VI «Энеиды» Вергилия я нашла тщательно сложенный бумажный прямоугольник — номер Энея, отвалившийся в тот день.

Эней предпочитал бывать на открытом воздухе, а не в закрытом помещении. У него не появлялись веснушки. Он загорал, и если вы спросите меня, я скажу, что это явный признак Избранности. Примерно так обстоят дела с прекрасными волосами или зубами, которые на самом деле помещаются у вас во рту.

Эней залезал на каждое дерево, какое только мог найти. Думаю, это был Синдром Джима Хокинса[330], желавшего быть Наверху, в вороньем гнезде на «Эспаньоле». Я стояла и смотрела, как он прокладывает себе путь по большому каштану у ворот в Длинный Луг. Если бы дерево не закончилось, если бы не было самой высокой ветки, то, думаю, он поднялся бы еще выше. Таков мой брат. Я теряла его под пологом листьев. Я сидела внизу и читала книгу, часто вытягивая шею, чтобы посмотреть вверх. Так вы смотрите, когда птица исчезает в листве дерева, но все еще слышно ее пение. Впрочем, Эней не был птицей. Часто на верхушке дерева раздавался внезапный шум, затем быстрый треск и крик. Длилось это мгновение. Я опускала книгу, окликала Энея по имени, искала и не находила его, но видела, что где-то наверху дерево оживает, трепет листьев спускается, белая отломанная ветка приплывает вниз, и дотоле невидимый Эней падает сквозь зелень, крутясь и хватаясь за ветки. Это была своего рода шутовская акробатика, ею занимаются некоторые мальчишки, не замечающие и не чувствующие опасности. Эней пролетает пятнадцать футов[331] внутри кроны дерева, но цепляется за что-то, и я вижу только, как на мгновение свисают его синие кроссовки. Они движутся в воздухе, будто крутят педали, пока не находят ветку.