Но во всех других случаях место вожака – сзади. Ведь он отвечает не только за себя, но и за других, поэтому не должен подвергаться ненужному риску.

Вот и теперь Барон замыкал шеренгу разбойников, бесшумно скользившую по лесной тропе. Перед ним, еле различимая в кромешной тьме, шла Малютка.

Был самый глухой час ночи, но для людей с их опытом довольно было света, исходящего от звезд, чтобы не сбиться с нужного направления. К тому же их вел человек, знавший в окрестных лесах каждую тропку, каждый ручеек и каждое мало-мальски приметное местечко.

Человек по прозвищу Одноглазый когда-то носил куртку из тонкого зеленого сукна и шляпу с соколиным пером – форменную одежду лесничих – и был вполне доволен своей судьбой. До того злополучного дня, когда на его лесную заимку наткнулась компания дворян, заблудившихся на охоте. Что уж там померещилось их предводителю, теперь не узнать. То ли лесничий поклонился недостаточно низко, то ли, объясняя, как выбраться на дорогу к Кольруду, смотрел без должного почтения, подобающего людям низких сословий… А может, зря задал вопрос, по какому праву господа охотятся в лесу, принадлежащему Правителю.

Как бы там ни было, получив нужные разъяснения и тронув коня, благородный дворянин на прощание наградил непочтительного плебея не мелкой монетой, а добрым ударом охотничьего арапника. А уж специально ли примерился так, что кончик арапника с вплетенным кусочком свинца хлестнул прямо по глазу, или на то была воля богов, отчего-то прогневавшихся на лесничего, известно только этим самым богам.

Будь окривевший лесничий умнее и смиреннее, он вспомнил бы пословицу о бессмысленности драки с силачом и тяжбы с богачом. А потом, остыв и здраво обдумав произошедшее, утешился бы мыслью, что второй-то глаз остался целехоньким! Но лесничий вместо этого подал жалобу на высочайшее имя, утверждая, что хоть он и неблагородного происхождения, но все-таки состоит на государственной службе, следовательно, в его лице было нанесено оскорбление самому Правителю, а это не должно остаться безнаказанным.

Правитель Ригун, рассмотрев жалобу, пришел к такому же выводу, велел отыскать не в меру горячего дворянина, коим оказался молодой рыцарь Вайс, и присудил его к крупному штрафу, половина которого причиталась казне, а другая половина – пострадавшему.

Через неделю, вернувшись вечером на заимку после суточного объезда, лесничий обнаружил, что от нее остались одни обугленные головешки, а жена с дочерью бесследно исчезли.

Повторная жалоба, поданная Правителю, ни к чему не привела. Правда, Ригун приказал произвести следствие, но ни женщину, ни девочку отыскать не удалось, они как в воду канули, а Вайс клялся всеми святыми, что никоим образом не причастен к трагедии на заимке. Он и так уже пострадал: пришлось предстать перед судом Правителя и платить штраф; зачем ему лишние неприятности? Да, может быть, он чересчур усердно проклинал лесничего, из-за которого перенес столько позора и унижений, и нельзя исключить, что кто-то из его друзей или из друзей его друзей принял слишком близко к сердцу его обиду и, не посоветовавшись с ним, по собственной инициативе решил наказать дерзкого… Кто именно? Боги ведают… У него столько друзей, что со счету можно сбиться!

Одноглазый лесничий, постаревший за эти дни на добрый десяток лет, не выдержав, назвал рыцаря бесстыдным лжецом и поклялся жестоко отомстить, после чего был немедленно уволен со службы. Так гласил закон Правителя Норманна: люди низших сословий не смеют безнаказанно оскорблять высших, а уж тем более угрожать им.

Вскоре бывший лесничий прибился к шайке Барона, быстро освоился, и горе было любому благородному человеку, оказавшемуся в их власти. Само слово «дворянин» действовало на Одноглазого магическим образом. Обычно молчаливый, замкнутый, даже угрюмый, в эти минуты он полностью преображался, становился разговорчивым и веселым, сполна наслаждаясь страданиями и паническим ужасом пленника. Тут его могла заткнуть за пояс только Малютка…

Барон недовольно поморщился. Чертовка, выманила-таки обещание, теперь отступать некуда! Если боги не будут милостивы к тому чернобородому стражнику, его ожидает очень нелегкая смерть… Ну, кто тянул дурака за язык?! Прошелся бы по Малюткиной матушке, по прочим предкам женского пола – и получил бы быструю милосердную кончину: нож в горло или под ребро… Так нет же, понадобилось орать: «Шлюха!»

Хотя, конечно, откуда он мог знать, что это – единственное слово, мгновенно приводящее Малютку в бешенство.

Тропа пошла наверх, а непроглядная чернота, обступившая их со всех сторон, впереди стала чуть-чуть светлее, как всегда бывает, если подходишь вплотную к опушке ночного леса. Это могло означать только одно: они начали подниматься по склону оврага, за которым располагалась усадьба Хольга.

Он знал, что Одноглазый не сбился бы с пути, что рано или поздно они доберутся до места, более того – страстно этого желал, но во рту все-таки пересохло, и озноб пробежал по спине. Накопившееся нервное напряжение не может пройти бесследно…

* * *

Хольг, покрепче стиснув железную лапку-прихватку, снял котелок с огня и отставил в сторону. Горячая смесь выглядела именно так, как и следовало. Теперь оставалось провести последнее испытание. Или, как много лет назад витиевато выразился покойный алхимик, сделать «контрольную пробу».

Граф снял с крючка ковшик на длинной рукояти, зачерпнул им масло из большого котла и осторожно, тонкой струйкой вылил в отдельную железную посудину, стараясь, чтобы уровень жидкости пришелся вровень с процарапанной риской.

«Небольшая ошибка не страшна, но все же лучше, если указанные пропорции будут строго соблюдены, ибо алхимия – точная наука и не терпит легкомыслия и небрежности…»

Он добавил в посудину совсем небольшое, но тоже тщательно отмеренное количество только что сваренной смеси, тщательно перемешал деревянной лопаточкой – уже другой, крохотной. Отбросил лопаточку, быстро взял длинную тонкую лучину, зажал ее прихваткой и сунул кончик лучины в огонь. Дождался, когда на нем распустится язычок пламени, торопливо произнес в уме самую краткую молитву и прикоснулся горящей лучиной к «контрольной пробе», постаравшись, чтобы рука находилась сбоку и как можно дальше от железной посудины.

Сноп ослепительно яркого, пышущего нестерпимым жаром огня с громким гулом и треском взвился к потолку лаборатории.

Хольг, испустив ликующий вопль, захохотал, потрясая кулаками и приплясывая на месте. Сейчас он походил на сумасшедшего алхимика, решившего, что отыскал наконец-то секрет философского камня…

Потом, опомнившись, граф торопливо вылил всю сваренную смесь в огромный железный котел, возвышавшийся на столе, и тут же начал работать большой деревянной лопаткой.

«Если сразу же не начать интенсивное перемешивание, то масляная основа плохо примет смесь, однородности добиться не удастся, а это заметно повлияет на силу пламени – естественно, в