чуть ли не на коленях умолял освободить его от столь высокой чести, поскольку он никогда не держал в руках никакого оружия, кроме ножичка для очинки перьев, да к тому же миролюбив и с детства не выносит вида крови. Хольг сначала нахмурился, не сразу поняв, в чем причина странного поведения секретаря, а потом, разобравшись, смеялся до слез и заверил, что вовсе не хочет подвергать Робера такому суровому испытанию, для него есть задание по силам.

Само собой, мальчика не станут будить. Зрелище, которое разыграется во дворе усадьбы, не для детских глаз…

Ночную тишину нарушал только храп мертвецки пьяных слуг, хоть и приглушенный изрядным расстоянием, но звучащий вполне разборчиво. Больше не раздавалось никаких посторонних звуков: не было слышно ни шороха, ни лязга оружия, ни самого тихого разговора.

Издалека снова донесся протяжный, чуть слышный крик караульного стражника: «Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!» Четыре часа пополуночи.

И почти сразу же от ворот донесся негромкий свист.

* * *

Вход в усадьбу открывался медленно, словно с неохотой. Хорошо смазанные петли почти не скрипели, но все-таки он инстинктивно напрягся, ожидая резкого окрика с караульной вышки. Точь-в-точь как пару минут назад, когда его люди резали проволочное заграждение.

И снова окрика не последовало. Вместо него продолжал звучать благословенный двухголосый храп.

Этим стражникам повезло: они ничего не узнают и не почувствуют. Смерть во сне – божья милость.

И другим стражникам тоже повезло. Всем, кроме того чернобородого… Может, все-таки шепнуть на ухо Одноглазому, чтобы и его тоже прирезали, будто бы впопыхах, в темноте… Конечно, Малютка будет вне себя от бешенства, но не всегда же ей потакать!

Впрочем, это немного подождет, сейчас надо решить самый неотложный вопрос…

Трюкач, распахнув тяжелые створки, вышел им навстречу.

– Где вас демоны носили, ребята? – ухмыляясь, веселым, звенящим от нервного напряжения шепотом спросил он. – Уж думал, не придете!

Разбойники хорошо помнили строжайший приказ о соблюдении тишины, но сдержаться было просто немыслимо. К счастью, все обошлось нестройным и довольно тихим гулом, в котором смешались самые разные чувства: от радостного одобрения до обожания, граничащего с религиозным экстазом.

Восторженно завизжала (слава богам, вполголоса) даже Малютка. И Барон сразу загасил слабенький, едва заметный огонек сомнения и жалости, снова затеплившийся в груди.

Трюкач сыграл свою роль и теперь должен уйти со сцены. В стае может быть только один вожак. И его самка должна принадлежать только ему – и на деле, и в мыслях. Иначе это не стая.

Сердитым шепотом он потребовал порядка, дождался тишины и приказал, сопроводив свою команду повелительным жестом:

– Начинайте!

Три десятка людей, сорвавшись с места, устремились в проход. Трюкач почему-то задержался рядом с ним, но это было только к лучшему…

– А ты чего ждешь? – с притворной строгостью прошипел Барон Малютке.

Она удивленно взглянула на него, но не споря последовала за другими.

– Ну, вот… – вздохнул Барон, когда последний бегущий миновал его и у ворот остались только они с Трюкачом. – Прости!

Это слово еще не успело сорваться с губ, когда распрямившаяся рука направила острие кинжала в нужную точку.

Барон не оплошал, удар был хорошо рассчитан. Но отточенное лезвие встретило не живую плоть, а твердую преграду.

Раздался металлический лязг. Трюкач качнулся, и его лицо исказилось – но не в предсмертной агонии, а от испуга и лютого бешенства. И в следующую секунду, яростно закричав: «Сукин сын!», он ударом ноги с такой силой отшвырнул остолбеневшего, растерянного Барона, что главарь шайки, влетев в открытые ворота, не удержал равновесие и покатился по земле.

Наверху, на сторожевой площадке, что-то громко щелкнуло, и вспыхнул факел. Барон, поднимаясь, отчетливо разглядел двух стражников, вовсе не похожих на людей, чудом стряхнувших сонное оцепенение. Они стояли, выпрямившись во весь рост, и выглядели вполне бодрствующими, а двухголосый заливистый храп продолжал звучать по-прежнему.

В первую секунду Барону показалось, что он сходит с ума, но злорадная ухмылка Трюкача, стоявшего по ту сторону ворот, объяснила все без слов, с беспощадной ясностью… Он со всей своей шайкой угодил в западню.

В следующее мгновение факел, описав дугу, полетел к подножию вышки, и тотчас исчез в ревущем огне, который взметнулся вверх невероятно жарким и мощным столбом, перекрыв спасительный выход. Почти сразу у самой стены усадьбы, справа и слева от ворот, тоже вспыхнуло пламя. Оно побежало длинными трепещущими лентами по обе стороны аллеи, осветив людей в белых налобных повязках – растерянных, застигнутых врасплох, сбившихся в кучу перед внезапно открывшимся препятствием…

Через считаные секунды гигантский замкнутый четырехугольник бушующего огня превратил ночь в день. А потом засвистели стрелы…

* * *

Глубокий ров, вырытый графскими стражниками и слугами, тянулся вдоль границ прямоугольного участка, длиной в шестьдесят шагов и шириной в тридцать, размеченного таким образом, чтобы одной из его меньших сторон служила стена усадьбы. Извлеченную землю насыпали так, что сразу за рвом образовался невысокий, но довольно крутой вал. Затем по всей длине гребня вала вкопали заостренные колья, доходившие до груди рослому человеку.

За воротами, на весь их проем, также выкопали широкую и глубокую канаву.

В обычных условиях эта работа заняла бы не меньше суток, но люди графа, подгоняемые хорошо дополнявшими друг друга стимулами: ненавистью к разбойникам, страхом перед господином и ожиданием обещанной награды, – управились с ней за двенадцать часов. Потом, немного передохнув, они принялись заполнять ров и канаву, забивая их вперемешку охапками сухой соломы и вязанками хвороста. К двум часам пополуночи и с этим делом было покончено, после чего растопку полили горючей смесью, лично изготовленной Хольгом. Графскому повару оставалось только оплакивать свое лучшее оливковое масло, безжалостно конфискованное по приказу его сиятельства и пошедшее на приготовление основы…

Почти четверть смеси ушла на ту самую канаву перед воротами, поскольку ее невозможно было дополнить ни валом, ни вкопанными кольями, и единственной преградой для злодеев могла быть только сила огня. Остальные три четверти аккуратно, маленькими порциями, разлили по всей длине рва, стараясь не пропустить ни одного участка.

«Смесь сохранит свою полную силу под открытым небом не менее шести часов, если, конечно, не будет дождя…»

Боги услышали его молитвы, и ни одна капля не пролилась с небес на землю. И теперь граф видел: покойный алхимик сказал правду, волшебная смесь сработала великолепно, даже самые маленькие ее количества производили потрясающий эффект. Растопка загоралась мгновенно, выбрасывая высоко вверх языки невероятно жаркого, мощного пламени.

Хольг торопливо сбросил плащ, надел шлем, жестом приказал сотнику следовать за ним и начал спускаться по лестнице, не отрывая взгляда от картины, представшей