секунды, показавшиеся вечностью, он увидел и прочел в ее глазах очень многое, то, чего никогда не доводилось видеть прежде, чем не могли похвастаться даже обладательницы восхитительно пышных бедер и божественно красивых попок…И в душе что-то дрогнуло, перевернулось.

Он повелительным жестом приказал Трюкачу и Одноглазому отпустить девушку, взял ее за руку и повел в свое убежище, чувствуя, как с каждым шагом его все сильнее охватывает жгучее, внезапно вспыхнувшее желание.

Разбойники, остолбенев, застыли на месте.

Вайс, еще раз судорожно дернувшись, затих. До него долетел последний, чуть слышный хрип…

Это было недавно, меньше года назад. А кажется, будто прошла целая вечность…

Барон усилием воли прогнал воспоминания, нахлынувшие в самый неподходящий момент. Он оглядел своих людей, прильнувших к земле за изгородью, потом напряг слух.

Где-то совсем недалеко в кустах переливчато зачирикала пичужка. И почти сразу ее пение перекрыл донесшийся со стороны караульной вышки звук, самый красивый и замечательный в мире: мощный, здоровый храп крепко спящего человека. В унисон ему, подхватывая и дополняя, раздался второй, еще более благозвучный…

Барону приходилось слушать игру музыкантов-виртуозов, заставлявших плакать от восторга даже самых черствых и равнодушных людей. Но никакая музыка не казалась ему столь восхитительной, как этот дуэт, которому оставалось звучать считаные минуты. Ни один лицедей, сколь бы талантлив он ни был, не смог бы воспроизвести такую точную имитацию храпа. Караульные действительно спали, крепко и беспробудно.

Значит, старина Трюкач, дай боги ему здоровья и прямую дорогу в рай, не подвел. Сонное зелье попало по назначению, путь в усадьбу Хольга был открыт.

Он всем сердцем надеялся на это – и все-таки не смог сдержать нервной дрожи. Руки и ноги предательски ослабли, на глаза навернулись слезы. Ему понадобилось сделать изрядное усилие, чтобы прийти в себя и отбросить сразу две несвоевременные мысли.

Одна из них звучала так: «Теперь я – Пятый!»

У него хватило ума обуздать ликование. Сначала нужно довести дело до конца.

Вторая же взывала к остаткам благородства и великодушия: «Может, все-таки не убивать Трюкача…»

Но он быстро опомнился. Все решено, раз и навсегда. Когда на кону такие ставки, ни жалости, ни благородству нет места. В стае может быть только один вожак, иначе это не стая, а стадо…

Барон махнул рукой, подавая знак разбойникам, и первым перескочил через изгородь.

* * *

Джервис осторожно, стараясь не разбудить, вытянул затекшую руку из-под головы спящей женщины. Гемма слабо охнула, пробормотала что-то неразборчивое, а потом вскоре снова раздалось легкое похрапывание.

Он невольно улыбнулся, глядя на нее с любовью и снисходительной жалостью. Как она бушевала совсем недавно, упрекая его в черствости, себялюбии, лживости, непорядочности, равнодушии, безразличии, неспособности понять тонкую женскую натуру и еще во многих других прегрешениях! И даже в том, что он не оправдывается, не возмущается, не жалеет ее, а специально молчит, чтобы еще больше разозлить и уязвить, то есть ведет себя как стопроцентный мужчина – это слово она буквально выдавила с усилием, произнеся его так, будто речь шла о чем-то неописуемо мерзком и гадком.

Дождавшись, когда Гемма окончательно выдохнется и умолкнет, испепеляя его яростным взглядом, он ласково улыбнулся и спокойно, уверенно произнес:

– Все сказала? А теперь послушай меня. Ты и права, и неправа одновременно…

Он говорил с безупречной вежливостью, не повышая голоса, не срываясь на крик, не прибегая к упрекам:

– Ты жалуешься, что устала притворяться, что тебе противно спать с ним. Любой нормальной женщине было бы противно! Но ты знала, что без этого не обойтись? Знала, и все-таки дала согласие. Тебя кто-нибудь заставлял, прибегал к угрозам или, не дай боги, к насилию? Нет, ты пошла на это добровольно. Потому что этого требовали наши общие интересы. В конце концов, лейб-медик не такой уж уродливый, еще не старый, не страдает постыдной болезнью… А ты думаешь, мне легко притворяться, с утра до ночи изображая скромного трактирщика? Легко выносить пьяные вопли и непристойные шуточки, вдыхать запах подгорелого бараньего жира, от которого меня просто мутит? Улыбаться всякому пьяному ничтожеству, терпеть брань: «Эй, Джервис, толстый боров, мать твою так-то и так-то, куда ты пропал с моим заказом, чтобы тебе лопнуть!» Одно мое слово – и эта мразь, оскорбившая меня, ползала бы в ногах, целуя башмаки и умоляя о прощении… А нельзя! Понимаешь, нельзя, наше время еще не пришло. Вот и терплю, стиснув зубы…

Его взгляд внезапно посуровел, в голосе зазвучали металлические нотки:

– Я, глава Семейства, терплю, а ты, значит, терпеть не можешь?! Да что ты о себе возомнила?!

Гемма испуганно вздрогнула, и он тут же, сбавив тон, ласково привлек ее к себе:

– Понимаю, девочка, ты просто устала… Прошу тебя, продержись еще немного! Ради меня, ради нашего дела.

Она долго плакала, уткнувшись мокрым лицом в его плечо, потом позволила себя успокоить, поначалу принимая его ласки с равнодушным, все еще обиженным видом, но вскоре позабыв и про обиду, и про равнодушие…

Честно говоря, ради экономии времени он охотно ограничился бы нежными поглаживаниями и такими же нашептываниями на ушко, но попробуй-ка объясни это молодой и пылкой женщине, только-только разогревшейся и вошедшей в охоту! Волей-неволей пришлось совершить и все остальное, дабы не оконфузиться и не нанести ущерба своей репутации.

Никогда еще близость с женщиной не давалась с таким трудом, не отнимала столько сил! Конечно, его молодые годы остались далеко позади, но дело не только в этом, уж ему-то лейб-медик готовит правильные снадобья. Просто он ни на секунду не мог забыть, что именно сейчас, в ближайшие часы, должно решиться если не все, то очень многое. Именно сейчас присутствие Геммы, которой нельзя было рассказать правду, перед которой требовалось таиться, скрывая страшное волнение, было столь же нужно ему, как пресловутое пятое колесо телеге.

Говоря откровенно, она выбрала самое неудачное время, чтобы явиться к нему и уж тем более устраивать сцены…Разумеется, она не знала и не могла знать этого. Но почему-то ни одна женщина никогда не подумает о том, что являться к мужчине без предупреждения, мягко говоря, не совсем правильно, что ее неожиданный приход может помешать, нарушить его планы.

А если даже и подумает – можно смело биться о заклад, что это не остановит ее и не смутит ни в малейшей степени…Если же она вне себя, если ее распирает от праведного гнева и должна разразиться буря – какие, к демонам, у мужчины вообще могут быть планы! У него только одна-единственная святая обязанность: послужить громоотводом, стоически перенеся водопады