И едва ли в подобную минуту найдется мужчина, который рискнет сказать: «Извини, дорогая, но мне некогда, у меня очень важные дела, ты не могла бы прийти в другой раз?» Поскольку при одном взгляде на нежное огнедышащее создание, внезапно возникшее на пороге, ему станет совершенно ясно: если он произнесет такие слова, одним богам ведомо, чем все закончится. Хорошо, если просто страшным скандалом, а может дойти и до кровоточащих царапин на лице, и даже до разбитой головы, если разъяренной дамочке подвернется под руку ваза или канделябр…О святые угодники, какой болван додумался назвать женщин слабым полом?!

Джервис, сокрушенно покачав головой, подошел к окну, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить Гемму.

Заунывный крик стражника, в шестой раз за ночь извещавший жителей квартала, что их сон охраняют, раздался буквально несколько минут назад. До рассвета оставалось меньше двух часов. Соответственно, ровно столько же времени было и у Барона, чтобы осуществить свой план.

Если, дай боги, ему улыбнется удача, это будет просто грандиозный, неслыханный успех! Какая жалость, что такой умный, незаурядный человек должен умереть…Но так надо. Барон – всего лишь блестящий актер, и не более того. Он сыграет свою роль, насладится заслуженными овациями, а потом его уберут со сцены: так требует сценарий, написанный им, Джервисом. Ведь судьбой всех актеров – и любимцев публики, и скромных статистов – распоряжается хозяин труппы. Невидимый и всемогущий. Такой, как он, глава Первого Семейства, играющий роль скромного, ничем не примечательного трактирщика, у которого не хватает денег даже на патент торговца второй гильдии…

Милостивые боги!

Он ждал этого момента, надеялся и верил, что он наступит, но все-таки волосы шевельнулись на голове, и сердце сначала замерло, а потом забилось с удвоенной силой и частотой.

В той стороне, где была усадьба Хольга, занималось зарево пожара. Джервис торопливо распахнул окно, высунулся в ночную темноту, придерживаясь руками за подоконник.

Высокие, пляшущие языки огня вздымались к небу. Даже издали было видно, что пожар охватил большую территорию.

Глава Первого Семейства еле сдержал громкий, ликующий крик, так и рвавшийся из груди. Молодец, Барон! Умница!! Гений!

Он устроит так, чтобы тело Барона не зарыли где-то на безлюдной пустоши, тайком, как исстари обходились с трупами особо опасных преступников, а отдали родственникам для погребения, и закажет самую пышную панихиду по нему. Не пожалеет денег на лучший гроб из самого редкого и дорогого дерева. Распорядится, чтобы на всем пути от храма, где будут отпевать новопреставленного раба божьего, до вырытой могилы разбрасывали охапки самых красивых цветов…

Только, само собой, все это будет сделано не от его имени. Альфар сказал истинную правду: нельзя допустить даже намека на то, какую роль в смерти Хольга сыграли Четыре Семейства.

* * *

Люди Барона старались резать проволоку как можно осторожнее, но она все-таки лопалась с таким громким, дребезжащим звоном, что, если бы караульные не были сморены сонным зельем, а просто уснули, они непременно бы пробудились.

Но не было ни грубых окриков, ни шума поднимаемой тревоги. Лишь по-прежнему звучал громкий, рокочущий храп двух ничего не подозревавших людей, съевших добрую порцию горячей похлебки с приправой, не предусмотренной никакими рецептами…

Последняя колючая струна, лопнув с особенно пронзительным и жалобным звуком, бессильно упала вниз, и ее сразу же оттащили в сторону, освобождая проход. Кто-то в темноте громко охнул, видимо поранив руку об острые, как бритва, шипы, и высказал все, что думает об этой самой проволоке и о человеке, который ее придумал.

При иных обстоятельствах Барон подозвал бы к себе болтуна и без лишних слов врезал бы ему по зубам, чтобы напомнить о выдержке и дисциплине. Но сейчас он даже не взглянул на него, потому что с другой стороны ворот послышался тихий свист, а затем – приглушенный лязг и скрежет: кто-то пытался вынуть из железных гнезд тяжелый дубовый брус.

Этим человеком мог быть только Трюкач.

* * *

Граф стоял на верхней ступени невысокой лестницы, ведущей от аллеи к главному входу в дом. Он был облачен в легкий, но надежный панцирь, украшенный изящной чеканкой, который был сделан лучшими мастерами-оружейниками Эсаны. Увы, несмотря на все старания собственных мастеров, вельские панцири были тяжелее и грубее с виду. Они с грехом пополам могли устроить небогатого эсквайра или рыцаря, вынужденного экономить на всем, чтобы обзавестись полным комплектом доспехов, но не такого человека, как Хольг.

Зато кольчуги у имперских оружейников получались очень хорошие – легкие, прочные и удобные…

Поверх панциря, чтобы не замерзнуть, граф надел плащ, подбитый волчьим мехом, капюшон которого надвинул на голову. Шлем, тоже эсанской работы, был пристегнут к поясу: Хольг собирался надеть его в самый последний момент, когда злодеи уже войдут в усадьбу.

Собственно говоря, в доспехах не было особой нужды: граф вовсе не собирался лично вступать в схватку с разбойниками, отщепенцами и отбросами общества. Это не господское дело, любой потомственный дворянин опозорил бы и себя, и свое родовое имя, скрестив меч с подобными прохвостами. На то есть стражники, но и у них, благодаря его плану, дело не дойдет до рукопашной. Хольг надел панцирь только из разумной предосторожности, на тот случай, если у кого-то из разбойников окажется метательное оружие: праща, лук или арбалет.

Послышались легкие, осторожные шаги: к графу приблизился новый сотник.

– Все сделано, как я приказал? – спросил Хольг.

– Все, ваше сиятельство.

– Арбалетчики и лучники?

– Заняли позиции, ваше сиятельство.

– И на вышке тоже?

– Конечно, ваше сиятельство. Там, правда, места почти не осталось, из-за тех двух, ну да ничего, потерпят…

– Вы их предупредили, чтобы лежали тихо, как мыши?

– Предупредил, ваше сиятельство.

– Ну, что же… О боги, поскорее бы все закончилось!

Гумар, почуяв возбужденное волнение господина, тихо сказал:

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Придут, окаянные, никуда не денутся! Сердцем чую, что придут. Дожидаются, чтобы порошок подействовал наверняка.

– Как мой сын? – таким же тихим голосом спросил Хольг.

– Спит, ваше сиятельство. Ваш секретарь сидит у его изголовья.

Граф усмехнулся, вспомнив веселую сцену, разыгравшуюся несколько часов назад.

Секретарь Робер безумно любил рыцарские романы, поглощая их в неимоверных количествах, поэтому порой не в силах был отличить житейскую реальность от книжной фантазии. Слушая графа, бедняга отчего-то решил, что господин намерен лично сойтись в поединке с главарем шайки злодеев, дерзнувшей посягнуть на усадьбу, а ему, Роберу, отведет почетную роль второго участника: должен же быть у разбойничьего вожака свой собственный секретарь, или, в крайнем случае, помощник! Бледный трясущийся человечек