— Незачем ко мне приставать на службе, — вспыхнул Левенталь. — Что вам еще понадобилось?

— Хотел спросить разрешения насчет ключа, это раз. А потом, во-вторых, вдруг пришло в голову спросить на всякий пожарный, нет ли у Бирда вакансий для человека моего профиля, и, может, стоит попытать счастья.

— У Бирда? Вдруг пришло в голову? Не верю!

— А вот и пришло… — Олби начал с разгона, но осекся. Приоткрыв большой толстый рот, он задышал громко, явно подавляя смех; и смотрел на Левенталя с веселым любопытством. Но, напоровшись на ответный взгляд, начал заново, уже посерьезней: — Нет, пришло-пришло, прямо осенило за завтраком. «А почему бы Левенталю не помочь мне устроиться у него в конторе?» Это ж будет только справедливо, да? Я вас представил Редигеру. Не важно, что из этого проистекло. Плюнуть и растереть. Будем думать исключительно об ответной любезности. Вы обтяпываете мне встречу с Бирдом — он ведь собственной персоной, лично подбирает сотрудников? — и мы квиты.

— Им никто не требуется.

— А это уж я, с вашего разрешения, сам попробую убедиться.

— Во всяком случае, они не могут предоставить вам работу, которая бы вас устроила.

— А вам-то какая разница, что меня устроит? Вам разве не плевать с высокой горы, — он осклабился, — буду я мыть посуду, скрести пол или клиентов обольщать?

— Да, мне действительно плевать, — сказал Левенталь.

— И почему вас тогда так волнует, какую мне работу предложат у вас в конторе?

— Но вы ведь говорили о каком-то деле, или я ослышался? — Левенталь подошел к камину, нашарил в папироснице сигарету, сел и протянул по подоконнику руку к пепельнице, в которой лежал спичечный коробок. Олби за ним наблюдал.

— Знаете, смотрю я, как работает ваша мысль, и мне даже вас жалко становится, — сказал он наконец.

Левенталь глубоко затянулся сигаретой; она прилипла к губе, он ее отшвырнул.

— Слушайте, мой ответ — нет, и точка. И не вздумайте дискутировать. У меня и так забот полон рот. Дискуссии придется отставить. — Его самообладание было непрочно, как отраженье в воде, которое смоет первая же волна.

— Понимаю. Боитесь, как бы я вдруг не отплатил вам той же монетой за то, что вы тогда подкинули мне у Дилла. Думаете, пойду, устрою скандал, и вас турнут. Ах, да не больно мне нужна эта ваша рекомендация. Могу вам попортить кровь и так, без нее.

— Ну, валяйте.

— Сами знаете, могу.

— Так пожалуйста! — Его уже подташнивало от всех этих перепадов. — Думаете, я очень держусь за свою должность? И без нее проживу. Так что старайтесь, трудитесь. И к черту, к черту!

— Я насчет вас положился на Уиллистона. Он сказал, что вы вполне ничего, и я устроил вам встречу с Редигером. Ясно? Я вообще не подозрителен. Не в моем характере. Рад отметить. Я же, в общем, понятия не имел, кто вы такой, просто пару раз видел у них в гостях.

— Я слишком паршиво себя чувствую, чтоб с вами тут разговоры разговаривать, Олби. Я готов оказать вам помощь. Я уже сказал. А устраивать на работу, чтоб потом видеть вас каждый день, — нет! И так там полно людей, которых мне не хочется видеть каждый день. Кстати, вы бы туда вписались не лучше, чем я. Но насчет них у меня нет выбора. А насчет вас — есть. И вопрос решен. Нет — и точка. Я этого не выдержу.

Олби, кажется, смаковал что-то понравившееся ему в словах Левенталя: улыбка цвела пышней.

— Да, — согласился он великодушно. — Зачем вам, чтобы я торчал рядом? Вы правы. Да, вы абсолютно правы. У вас есть выбор. Завидую я вам, Левенталь. Вот у меня в жизни, как дойдет до существенного, никогда не было возможности выбирать. Я не хотел, чтоб умирала жена. Будь у меня выбор, никогда бы она от меня не ушла. Не по моему выбору мне воткнули нож в спину у Дилла.

— Кто? Я воткнул вам нож в спину? — взвыл Левенталь, сжимая кулак.

— Ну, не по моему выбору Редигер меня выпер, так вам больше нравится? И у вас — какое-никакое положение, а у меня его нет. — Опять он впадал в этот тон задушевной вдумчивости, который бесил Левенталя. — Вообще я полагаю, что счастье… ведь существует же такая штуковина — счастье, и одним оно приваливает, другим — нет. В конечном счете не знаю, кому лучше. Ум за разум зайдет, если постоянно валит и валит счастье. Но в целом это недурная штуковина, особенно если дает возможность выбора. Не часто нам выпадает такая возможность, да? Для большинства-то? Ох, не часто. С этим трудно смириться, печально, но факт, да? Не очень-то мы выбираем. Не по собственному выбору рождаемся, например, и, за исключением самоубийц, время смерти тоже не мы выбираем. Но если кой-какой выбор имеется у тебя в промежутке, уже ты себя не чувствуешь жертвой неудачного аборта. Считаешь, что твоя жизнь нужна. Мир кишит людьми, тут уж не поспоришь. Чересчур забит. Мертвым — тем места хватает. Хотя их тоже иногда — штабелями хоронят, я слышал. Но им-то что, им все равно. А вот живым… Вам чего-нибудь хочется? Есть у вас какое-то такое желание на примете? Но сотням миллионов других хочется того же самого, говна-пирога. Не важно, бутерброд это, место в подземке, да мало ли. Точно не знаю ваших соображений по этому поводу, но мне лично трудно поверить, что моя жизнь кому-то нужна. Вам, боюсь, едва ли знаком вопрос католического катехизиса: «Для кого был создан мир?» Примерно так. И ответ: «Для человека». Для любого человека? Да, для каждого, кто рожден женщиной. Для всякого. Драгоценного для Бога, если желаете, созданного к вящей Его славе и получившего от Него в дар всю благословенную землю. Как Адам. И назвал он всякую тварь по имени, и вся она подчинилась ему. Быть бы мне на его месте. И ведь как ловко. Каждый, кто повторяет: «Для человека», — в уме держит: «Для меня». «Мир создан для меня, и я совершенно необходим, не только сейчас, но и во веки веков. Мир мой, во веки веков». Ну есть в этом хоть какой-нибудь смысл, а?

Вопрос сопровождался невнятно-пышным жестом, и только сейчас, вглядевшись в это потное лицо, Левенталь понял, насколько Олби надрался.

— Кому нужна тут такая куча народу, навеки особенно? Куда их всех сунуть? Какая кому от них польза? Посмотрите на всех этих вшивых я, для которых создан мир, и я его с ними делю. Любить ближнего, как самого себя? Да кто он, к чертям собачьим, этот ближний? Хотелось бы знать. Или, положим, я вдруг решил бы его ненавидеть, как самого себя, — но кто он такой? Как я сам? Боже меня избави быть, как те, кого я наблюдаю вокруг. Ну, а касаемо вечной жизни, думаю, я не открою вам особенной тайны, если скажу, что большинство рассчитывает умереть…

Левенталя разобрал смех.

— Нельзя ли потише, — сказал он. — Если мир для вас перенаселен, ничем не могу вам помочь, но зачем так орать.

Олби тоже засмеялся, натужно, вытаращив глаза, весь раздувшись. Потом выкрикнул хрипло:

— Горячие звезды, холодные души, вот вам ваш мир!

— Хватит вопить. Довольно. Шли бы вы спать. Идите проспитесь.

— Ах, добрый старина Левенталь! Добросердечный Левенталь, истинный иудей…