немедленно, здесь. До третьей крови. После этого проигравший обязан извиниться. Если нет — поединок будет продолжен. НЕ убивать, поняли меня⁈ Оружие — по выбору бойцов. Одежда — форма номер два. Раздевайся, Стас.

О, Стас! Вот как этого шутника зовут. Выглядел он растерянно. Натурально, надеялся сильно при народе выступить — и в кусты?

Парень был рослый, довольно подкачанный, хоть и слегка заплывший жирком. На его фоне тонкий звонкий Коле выглядел почти подростком. Стасу, с его превосходством в весе, достаточно было попасть один раз. Но слава богам, фехтование — не бокс, да и меч он держал, блин, как дубину! У Коле была тяжёлая, валлонского типа шпага.

Барон кивнул, Эдрадор, вечный наш арбитр, подошёл к столу, за которым сидел юморист, что-то спросил, вышел на импровизированную площадку и извлёк из-за ворота футболки… судейский свисток! Он что, всегда с ним ходит???

Эд свистнул, ещё раз объявил участников и условия поединка.

— Участники, готовы?

Коле отсалютовал шпагой:

— Готов!

Стас постарался повторить его жест:

— Готов!

— Начали!

Стас размахнулся и бросился вперёд, но отчего-то пробежал мимо Коле, получив клинком чувствительный шлепок с оттягом по заднице, и едва не врезался в пустой стол, обозначающий край площадки.

Эд резко свистнул:

— Первая кровь!

Действительно. Через всю задницу незадачливого княжеского подданного шла длинная кровоточащая царапина, штаны висели лоскутами.

— Не желаете переодеться? — спросил Коле с изысканным поклоном. Стас зарычал и бросился, замахиваясь.

Свисток!

— Вторая кровь! — бесстрастно констатировал Эдрадор. Через всю правую щёку Стаса шла царапина (именно царапина, зубы не торчали) — от уголка рта к уху, — К бою!

Пара секунд и точно такая же длинная царапина украсила и левую сторону лица. Ясно, чью? Теперь парень слегка походил на Джокера.

Посыл такой: что, говоришь, любишь похохотать за чужой счёт?

Эдрадор свистнул и вежливо поинтересовался:

— Желаете извиниться?

— Нет!

— К бою!

Князь хотел что-то заорать, но Вова негромко сказал:

— Петрович, не надо. Пусть учится, раз дурачок.

Несколько секунд, и под левой ключицей у Стаса появилась ярко-красная, кровоточащая буква Я. Потом ниже — Д, рядом — У.

— Яду? — удивлённо спросила Татьяна Семёновна.

Ой, нет, по-моему — не «яду»…

Эд, тем временем, объявил перерыв и подошёл по очереди к обоим участникам. Это, в принципе, было допустимо, тем более Эдрадор — мужик дипломатичный.

И точно, когда он свистнул — мол, второй раунд — малинового цвета Стас заявил о своём желании принести извинения.

Ну и ладно. Коле получил свою сатисфакцию и снова стал мягким и пушистым.

Я помахала рукой:

— Эд! Поди сюда!

Арбитр подошёл:

— Слушаю, матушка кельда.

Мы с княгиней заговорщицки склонились к столу:

— Эд, а что ты ему сказал?

— Ну… Сказал, что следы от шпаги останутся надолго, и похоже, что вместо «яду» у него во всю тушку будет написано «я дурак».

Татьяна Семёновна нервно засмеялась.

— Вот так, мать! А ты что думала — в сказку попала? Это тебе не в интернетах людей обсирать…

Ладно, живём дальше.

После обеда Галя улетела в Серый Камень, попутно увезла с собой десяток ботаничек, исчерпавших здесь места для поглазения и заскучавших уже по дому, в том числе и Лику — под видом того, что ей типа тяжело (а на самом деле, я подозреваю, потому что у Лики в одном месте горит скорее трюфельную тепличку организовать).

А мы остались дипломировать. Хотя ваще-то странная у нас получается дипломатия. Своеобразная. Да и хрен с ним.

16. НОВЫЕ РЕАЛИИ КНЯЖЕСТВА

ПРИДЁТ СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧОК…

Новая Земля, Столица и восточные окрестности, 16. 07(декабря). 0027

Обран Васильев

Господин Васильев оказался не таким дураком, как эти… Надо же! Такими усилиями скопленное — дома прятать! При нашей власти! А если вдруг обыск, вот как сейчас? Плакали ваши денежки!

Все упорным трудом нажитые капиталы господина Васильева хранились в одном из дальних подведомственных ему хозяйств, в специально устроенном тайничке, в подполье, которым за ненадобностью уже сто лет никто не пользовался. И не светил он богатством никогда — жил практически на зарплату, с мыслью, что не навсегда же это. Мечтал перебраться в тёплое место, на какой-нибудь курортик, где не бывает снега, и никто не будет над душой стоять с этими идиотскими планами и госзаказами. Вон, в Приморском княжестве, говорят, хорошо. А набьют соотечественники оскомину — можно в греческую Ливадию податься. Греки — народ праздный, как раз для неторопливой жизни расположенный.

Обран Михайлович копил упорно — пятнадцать лет, считай, с того момента как впервые в окрестностях Восточного княжества появились непонятной национальности люди в стёганых полосатых халатах. Работорговцы. Здесь почти повсеместно это считалось легальным бизнесом и не преследовалось никак. А с чего бы?

И не надо думать, что Обран Михайлович лично выкрадывал и продавал людей — дикость какая! За информацию тоже платили хорошо. От двадцати до тридцати процентов рыночной цены раба. А чтобы никто не связал появление пыльных фургонов с исчезновением людей, можно ведь было работать «на перспективу»: сообщать, когда и куда поедут девки на покосы — за всеми ведь конвой не будут отправлять. Когда и на каких выпасах будут гонять коней подростки. Да мало ли!

Потом появились степняки, и они платили даже больше — почти в два раза! — особенно если девки были красивые.

Вот так, копейка к копейке, собирал господин Васильев свою кубышку. Не женился — незачем! Жена, да ещё если вдруг потом дети — поди, незаметно и не уедешь уже, так навсегда и прирастёшь к постылому месту.

Постояв на площади, где объявляли приговор Светлицыну, Обран понял, что лафа так или иначе закончилась. Порадовался, что Дёмку-дурака толпа порвала, всё ж таки он его со степняками свёл, могло выплыть — а теперь и печалиться не о чем. Но и тянуть не след. Пора бежать из этой страны, это понятно даже лоху.

Однако торопиться Обран Михайлович тоже не стал. Бежать в первый же день — очевидная дурь! Вон, двоих торопыг на выезде тёпленькими и взяли!

Поэтому он выжидал, резких движений не делал, на работу ходил исправно и ни одним движением привычного своего распорядка не нарушил. Явных подозрений у следователей и всяких наблюдателей (которых, прямо кожей чуял, появилось множество!) он тоже вызвать не должен был. Работа у него была разъездная, каждый день почитай в новом хозяйстве. Он и ездил, как положено, терпеливо дожидаясь, пока до нужного, в котором были спрятаны денежки, не дойдёт очередь. Благо, если верить графику, и ждать надо было недолго. Патрули его, конечно, тормозили, но каждый раз новый путевой лист, выписанный у старшего агронома, снимал все вопросы. Наглые дружинники заглядывали, конечно, в возок, тепло выстужали — всё нарочно, скотские люди — но прицепиться ни к чему не могли.

Каждый раз, отъезжая от разъезда или патруля, Обран Михайлович злорадно думал про себя: «А вот хер вам!», но внешне, конечно, приветливо улыбался и желал хорошего дня. Или, там, вечера.

Шестнадцатого, как всегда явившись к восьми, он получил разнарядку сразу на два дня: в Остафьево как поедешь — никогда за один день не управишься, так что всегда выписывали вроде как и командировочные, с расчётом возврата назавтра к вечеру. Славно-то как! За два дня эвон куда можно усвистеть! Агроном, выписывавший наряд, глянул на него как-то странно. Показалось даже, что понюхал вроде. Нервы, что ли — мерещится всякое? Но, выйдя в сени, Обран для порядку через левое плечо всё же три раза плюнул. Мало ли.

Он залез на облучок своего казённого возка, не замечая, что сквозь задёрнутое тюлем окно на него внимательно смотрят отливающие жёлтым глаза Анатолия Степаныча.

Анатолий Степанович

Жена агронома, работающая в той же конторе учётчицей, подошла и встала рядом. После первой мужниной трансформации она очень переживала за него, хотя и княжеский доктор, и эти приезжие магические целительницы сказали, что всё должно быть хорошо. Должно-то должно, а вот мало ли…

— Толя, что?

— Да понимаешь, Свет, странный он. Больно радостный. Чего радоваться-то? Остафьево — ближний свет!

— А мож, он там бабу завёл? Скока можно бобылём ходить?

— Не-е-ет. Не так бы пах. И сердце бы по-другому стучало. Да и мотался бы он к ней хоть в выходные, а не так — раз в три недели. Нет, не в этом дело, — Анатолий пытался