в Харькове, университет заканчивал в Томске, после чего работал на Дальнем Востоке – сначала в Лазовском заповеднике, потом в лаборатории хабаровского биологического института. Занимался чешуекрылыми, но интересы имел обширные, в том числе и в ботанике – написал и опубликовал книгу об орхидеях. В начале девяностых наудачу укатил в Перу – чистая авантюра. Там занялся изучением диких эпифитных орхидей и нелегальным вывозом экзотических животных. Описал пару-тройку новых видов эпифитов, но вскоре был задержан на таможне с двумя живыми анакондами в багаже.

Отсидев срок в перуанской тюрьме, неожиданно для знакомых натурализовался и решил ставить дело на легальные рельсы. Взял ссуду в банке под бизнес-проект экологического парка и арендовал пять гектаров сельвы в восточных предгорьях Анд близ Сатипо. Построил на территории обезьянник, инсектарий, птичник и несколько вольеров для прочей живности, дав работу двум местным жителям; теперь подумывал о серпентарии. Сверх того для размещения экологических туристов и небольших научных экспедиций соорудил на дальней тропической заимке, в долине реки Эне на землях индейцев аша́нинка, несколько сараюшек-бунгало, где из удобств – только солнечные батареи и плитка с газовым баллоном. Правительство планировало строить на Эне плотину, вскоре тут всё могло прийти в движение и поменяться, если только индейцам, красящим лица красным древесным соком и расписывающим их чёрным точечным узором, передающим состояние души и смену настроения, не удастся отстоять свой первозданный дом, но кто их спросит… Потом выписал из Харькова мать, кстати оказавшуюся ветеринаром, и усыновил мальчугана-сироту из тех же ашанинка: будет кого муштровать и нянчить старушке, ну и, что немаловажно, – родственное расположение индейцев. Во время пребывания Аплетаева в дебрях дождевого леса оперативной связью с нужными людьми и оформлением бумаг в Лиме занимался Паоло – весёлый общительный пройдоха-метис, с грехом пополам говорящий по-английски и уже выучивший несколько русских выражений.

Фокус затеи заключался в том, что перуанские законы запрещали вывозить из страны диких животных, выловленных без лицензии в естественной среде. Зато тех, что взяты из питомника, куда попали ранеными или осиротевшими и где были вылечены и вскормлены людьми, а потому сделались неспособными к самостоятельной жизни в сельве, вези сколько хочешь – милости просим и за здорово живёшь. Такова была подводная часть замысла Аплетаева, значительно превышавшая по объёму выставленный на обозрение белоснежный кончик. Как бы то ни было, банковскую ссуду он погасил досрочно.

На сегодняшний день дело и вовсе наладилось: Никита поставлял на рынки Северной Америки и Европы экзотических животных, экспресс-почтой отправлял заказчикам со всего света куколки насекомых и надёжно упакованный и этикетированный сухой материал, а также предоставлял услуги по транспорту и размещению небольшим научным экспедициям и энтомологам-любителям – уже не столько для заработка, сколько для налаживания связей и укрепления авторитета. Кроме того, он водил личное знакомство с верхушкой Министерства окружающей среды и Генерального директората по биологическому разнообразию, что позволяло оперативно оформлять разрешение на вывоз всего, что он был намерен вывезти – от ленивца до древесной лягушки. Пожалуй, не клеилось только в личном плане – жену он не нашёл ни в былом отечестве, ни в новом – жил с матерью и усыновлённым малышом-индейцем. Впрочем, относительно жены он всё-таки имел кое-какие планы, но они были сродни наваждению и строились не то что на песке, а на грани вообразимого. Ну а пока – мальчишка ловил насекомых в пахучие, почвенные и световые ловушки, в меру сил помогая Аплетаеву в деле коммерческой энтомологии, а старушка-мать осуществляла помощь нуждающемуся зверью и тосковала по гречневой каше, о которой в этом краю не слыхивали слыхом.

Гуселапов был в курсе страданий старушки и предупредил об этом Иванюту. Тот на пару с Петром Алексеевичем вёз четыре пачки гречневой крупы. В Манчестере с гречкой тоже были нелады.

Переступив бортик душевой кабины, мокрый Иванюта посмотрел на своё отражение в зеркале. В последние годы живот его обрёл способность колыхаться, а на боках наметились отвратительные складки – покатые и вялые, как валики восточной оттоманки. Иванюта их ненавидел. Временами он предпринимал короткие, но отчаянные попытки борьбы с мерзкими складками, однако стремительные атаки не помогали, а на долгую осаду его не хватало. Чёрт! – мало того, что он набирал лишние килограммы, ему ещё приходилось их кормить.

Из ванной Иванюта вышел не в настроении.

Гуселапов заправлял постель, попутно поглядывая на телевизионный экран с видом на последние новости.

– Кроманьонцы сожрали неандертальцев несмотря на то, что у тех объём мозга был больше, – сообщил он, поправляя на носу очки. – А сегодня нас тем же манером едят англосаксы. Только с перцем и солью. Несмотря на то, что размер души у них в сравнении с нашей – клоп против лошади.

Бурча под нос проклятия коварным англосаксам, Гуселапов отправился в ванную.

Иванюта улёгся поверх покрывала и попытался открыть «Соляной амбар», который начал читать ещё в самолёте, но погрузиться в текст не смог – каждое слово в этой книге пропиталось тоской полёта, скукой бесконечного провисания между землёй и небом. Похоже, роман был обречён на непрочтение.

Завтракали в буфете при гостинице. Булочка, масло, джем – никаких излишеств. Кофе здесь подавали странно: в кофейнике он был чёрным, точно дёготь, и уже подстывшим – его следовало наливать в чашку как чайную заварку, а потом добавлять кипяток. Ни аромата, ни вкуса. Полина – кофейная душа – была оскорблена: ноги́ её в буфете этом не будет больше!

Когда вернулись в холл гостиницы, там их уже поджидал Паоло.

– Эждрадуиде! – энергично поздоровался невысокий коренастый мужчина в расцвете лет, сияя зубастой улыбкой на смуглом лице. – Как деля?

Похоже, на этом знакомство с русским Паоло исчерпал. С английским у него было получше, если судить по обмену несколькими фразами с Гуселаповым, но, когда Полина предъявила свой испанский, Паоло пришёл в неописуемый восторг. Иванюта даже покосился на Петра Алексеевича, вспомнив его «сокрушу», однако тот был невозмутим. После эмоциональных переговоров на языке Сервантеса и Лорки Паоло повёл всю компанию в расположившееся неподалёку итальянское заведение: под обаянием Полины он согласился выдать тайну – где в Лиме водится приличный кофе.

Потягивая густой благоухающий эспрессо, договорились так: Паоло, Пётр Алексеевич и Полина отправляются в контору по аренде автомобилей, а Гуселапов с Иванютой до их возвращения вольны располагать собой как им заблагорассудится. Деньги менять не надо – как заверил Паоло, контора принимает доллары. После этого Гуселапову была вручена «охранная грамота».

– How much? – Гуселапов потянулся за бумажником.

– Нет-нет, – перевела Полина речь Паоло. – Все расчёты с Никитой.

Вернувшись к гостинице, Пётр Алексеевич