— На самом деле, — все так же улыбаясь, продолжила она, — только так мы сможем правильно выстроить линию моей защиты.

Маша стояла перед сейфом и вопросительно смотрела на налившуюся алым, что твой бакинский помидор, Броню. Та нерешительным пальцем нажала на четыре кнопки. Зажужжав, с легким щелчком открылась массивная стальная дверца. Броня перевела на Машу смущенный взгляд.

— Как давно вы знаете про сейф? — Маша отставила в сторону картину, что-то вроде абстрактного экспрессионизма — четыре широких полосы. Оранжевое, синее, белое, зеленое. Экспрессионизм висел в кабинете профессора Шварца, прикрывая встроенный в стену сейф вполне банальной конструкции.

— Пару месяцев. — Броня отвела взгляд.

— Почему же ничего нам не сказали? — Маша пыталась говорить ровно, почти участливо, — видно было, что аспирантка и так сама не своя от замешательства.

— Я… забыла. — Броня смотрела куда-то в угол, как провинившийся ребенок.

— Забыли о сейфе, от которого знали код? — Маша открыла тяжелую дверцу. В узком пространстве, уходящем в глубь стены, лежал всего лишь один лист бумаги.

Броня виновато сморгнула:

— Честно говоря, я только сегодня вспомнила о нем, именно потому, что решила, что, может быть, знаю код…

Маша замерла, уставившись на аспирантку Шварца. А Броня продолжила скороговоркой:

— Евгений Антонович набрал код на воротах дачи профессора в тот день, когда… — Броня запнулась, а Маша кивнула, поняв — когда. — А сегодня я подумала: а что, если Борис Леонидович — он не любил голову загружать лишней информацией — использовал тот же код повсюду? И вспомнила про сейф. Я слышала, как он его открыл после того, как ушел тот человек…

Маша уже внимательно изучала листок бумаги. Пять рядов по две буквы — сокращения, инициалы? Абсолютно бессмысленная находка.

— Какой человек? — рассеянно спросила Маша, вертя листок. Нет, все-таки, скорее всего, инициалы.

— Частный детектив, — прошептала Броня и сглотнула, когда Маша резко развернулась в ее сторону.

— Частный детектив? — Маша, нахмурившись, смотрела на Броню. — Вы нам о нем раньше не говорили, верно?

Броня молча помотала головой.

— Простите. — Она развела руками. — Все хотела вам рассказать, но сначала думала — это личное, Бориса Леонидовича. Потом… — Броня вздохнула. — Решила, поздно уже, вы Надю арестовали.

— Нет, не поздно, — внимательно поглядела на нее Маша. — В самый раз. Рассказывайте.

И Броня, как могла детально, изложила историю про неизвестного в кожаной куртке.

— И вы считаете, этот листок — результат работы детектива?

Броня кивнула:

— Я слышала, как Борис Леонидович открыл сейф тотчас после его ухода.

Маша протянула лист Броне:

— Вам эти буквы ни о чем не говорят?

Девушка, склонившись над списком, несколько секунд его изучала, а потом подняла на Машу все еще виноватые глаза:

— Нет. Простите.

Маша вздохнула: ну, нет так нет. Было бы странно, если бы звезды вдруг внезапно сошлись и загадка разрешилась так же быстро, как и возникла. Надо бы сделать копию с этой бумаги, решила Маша. И оставить ее себе на будущее — «на подумать».

В зале суда было душно. Яблоку негде упасть. Броня тяжело дышала — она надела тесное темно-коричневое платье, схожее со старой школьной формой. Ей почему-то показалось, что именно так и нужно выглядеть в суде. А то, что она обязательно должна здесь присутствовать, сомнению не подлежало. Она украдкой огляделась по сторонам — все были тут: Калужкин и прочие, институтские. Заплаканная, с каким-то мученическим выражением лица старшая дочь Шварца, которую Броня видела лишь однажды, — бледная, вся в черном. Даже вахтер Коля, в расстегнутой чуть ли не до пуза несуразной рубашечке в клетку, и тот пришел полюбопытствовать. И оперативники: та парочка, простоватый мальчик со сложноватой девочкой с оригинальной фамилией Каравай, сидели прямо перед ней, внимательно слушая показания Никиты Торнякова, отвратительного типа, блеклой воши с пустыми белесыми глазами. Броня заставила себя снова в него вглядеться — то, что именно этот тщедушный, ни на что не годный генетический мусор убил ее кумира — остроумного, деятельного умницу, перл творения, не поддавалось осмыслению. А юноша на свидетельском месте снова затеребил свои яркие — «единственное, что есть в нем яркого», с ненавистью подумала Броня — прыщи.

— Они существуют, — кивнул он судье, полноватой даме за пятьдесят. — И вампиры, и вурдалаки. Но они очень осторожные, очень. Вот и Шварц — перестал быть человеком. Может, укусил кто? Он же часто ездил на конференции — я узнавал. Один раз — даже в Румынию.

— Что же плохого в Румынии? — с мерзкой улыбочкой в сторону судьи спросил невысокий плешивый человечек — адвокат Надежды Шварц.

— Так это ж родина их… — Удивленный его недогадливостью, Никита на секунду отвлекся от кратеров на своем лице. — Трансильвания, Дракула…

— Понятно. Гнездо порока. — Защитник мельком улыбнулся. — Немудрено и заразиться, как насморком.

Торняков уже было открыл рот, чтобы прокомментировать его сарказм, но адвокат не дал развить тому очередную глубокую мысль.

— И как вы поняли, что профессор болен?

— Это не я понял, — посмурнел Торняков. — Это дочь его поняла — она же с ним жила. А когда все открылось, он и захотел ее убить. Королеве было очень тяжело — каждый день начеку. Отравленная еда, страшные ночи, когда он превращался. Понятно, что рано или поздно, если бы я его не остановил… — Голос у Торнякова стал почти умоляющий: так ему хотелось, чтобы все присутствующие ему поверили.

— Спасибо. Вы можете идти. — Адвокат с торжествующим видом сел на место, а парочка перед Броней мрачновато переглянулась.

— Я же тебя предупреждала, — тихо сказала девушка. — Он угробит нам все обвинение.

А Торняков все топтался на кафедре для дачи показаний.

— Надо было выбирать, понимаете? — добавил Торняков, глядя только на судью в последней попытке перетянуть ту на свою сторону. — Или она, — он выбросил тощую цыплячью ручку в сторону Нади Шварц, с непроницаемым лицом сидящей на скамье подсудимых, — или этот вурдалак!

Судья отвернулась, кивнула приставам — мол, уводите пациента. И Торнякова увели, чуть ли не волоком: ногами, явно ослабевшими в коленках от переживаний, он загребал внутрь, поддерживаемые приставами руки висели плетьми. А глаз — воспаленных и розовых, как у кролика, он не сводил с дочки Шварца. «Господи, — подумала вдруг Броня с каким-то отчаянием, — эта сумасшедшая ее красота — как тот магический парфюм из романа Зюскинда. Действует на всех, никого не щадит!» Ей вспомнилось, как поначалу она хотела «задружиться» с Надей, хоть и понимала, что даже если ее желание и сбудется, то ходить ей в их паре вечной дурнушкой. Но, одернула себя Броня, по крайней мере, ей в этой дружбе интересна была вовсе не Надина краса. Нет, для нее «дружеским афродизиаком» выступал факт родства с гением: Надя была дочкой обожаемого профессора, в ней имелось 50 % того же генетического набора, и только поэтому Броня хотела делиться с ней девичьими секретами и иногда наведываться вечерами на дачу к Шварцу, чтобы сидеть всем втроем под уютным абажуром. «Этого не будет больше, — закрыла она глаза, погрузившись на несколько секунд в темноту, что последнее время играла роль болеутоляющего. — Хватит мечтать о несбыточном. Не будет Шварца, не будет прямой, сверкающей на солнце научной стези. Без профессора институт постепенно станет одним из многих, заштатным заведением, зря только деньги тратили на японского архитектора. Не хватит у Калужкина темперамента и таланта зажечь в них тот же огонь».