— Она была скорее нейтральной.

— Да, — кивнула Маша. — Выходит, когда он возвращается в нормальное состояние после «эльфийского» кризиса, то убирает в шкаф все фэнтезийные принадлежности…

— Но я пока видел только эльфа, — упрямо сказал Андрей. — И премерзкого.

Маша вздохнула:

— Ты не на то обращаешь внимание. — И, заметив непонимающий взгляд Андрея, добавила: — Видишь ли, не углубляясь в детали его диагноза, я подумала вот о чем: даже если все доказательства будут у прокурора на столе, то обвинение в смерти профессора Шварца Никите ничем, кроме направления в профильную клинику, не грозит. — Она вздохнула. — Пойми, Андрей, этот парень — просто идеальная кандидатура на роль убийцы.

* * *

Анна согласилась на услуги первого же таксиста, прицепившегося к ней у выхода из зоны доставки багажа. Чемодан она взяла небольшой — никогда не была кокеткой: вся в отца. Да и вещей черного цвета в гардеробе оказалось совсем мало — поэтому она собрала с собой все, что имелось темно-серого и темно-синего колора. Даже брюки умудрилась купить прямо перед отлетом — в «Фили», родной Филадельфии, шел дождь. Воздух был жарким и влажным, одежда прилипала к коже. Никто не позарился на черные слаксы, пусть даже с 80 %-ной скидкой. Сидели те плохо — висели на заднице, обтягивая и делая более чем заметными полные икры. Но ей было все равно — она едва взглянула на себя в зеркало в примерочной кабинке. Попросила упаковать в пакет свои шорты, чтобы сразу остаться в траурной обновке. Девушка на кассе срезала бирку, аккуратно сняла пластмассовую нашлепку — защиту от кражи, дежурно улыбнулась, мельком скользнув по ее зареванному лицу. Правду сказать, она сегодня была совсем не в форме. Всю ночь опять проплакала, осознав там, на другом конце земли, что осталась совсем одна. Такое чувство одиночества она испытала только в детстве, когда мама за четыре месяца сгорела от рака. Но отец… Это было так неожиданно и так несправедливо. Как раз тогда, когда впервые за много-много лет она почувствовала, что любима. И (можно ли в этом признаться?) что именно она — любимая дочь.

— В багажник или рядом? — указывая на чемодан, спросил ее в Шереметьеве таксист с легким южным акцентом.

— Рядом, — сказала она и залезла в машину на заднее сиденье.

Таксист равнодушно захлопнул дверь, чуть не защемив ей плащ. Ей исполнилось всего тридцать один, а она была уже абсолютно прозрачна для мужского пола. Впрочем, когда и кто на нее смотрел? Разве что Ричард? В московской школе за ней закрепилось прозвище «Моль». Глаза чуть навыкате, волосы, прикрывающие шторками полное лицо, редкие, прямые и вечно жирные. Нос уточкой. Бесцветная. Будто все заготовленные для нее цвета природа отдала в семье другой девочке, чтобы в ней найти совершенство. Мама очень переживала. Мыла ей голову хлебом и луком — чтобы росли волосы. Водила к косметологу в знаменитый еще с советских времен Институт красоты — бороться с расширенными порами, заставляла делать упражнения для осанки и пресса… Аня все послушно выполняла, а после переезда семьи в Штаты тамошние витамины и пищевые добавки действительно совершили невозможное — прыщи исчезли, волосы стали выглядеть много приличнее, ушла детская пухлость. Аню всегда лучше одевали, чем Надю, — поначалу заработки в семье были небольшими, приходилось выбирать. Официально считалось, что Надя еще маленькая, не понимает, что носит. А вот Аня уже барышня, ей важно и новые джинсы, и серо-голубое пальто купить, под цвет невыразительных глаз. Но правду, правду она однажды подслушала в коридоре, придя чуть пораньше из своей «деревенской», как ее называл папа (после Москвы вся Новая Англия казалась им деревней), школы.

— Ты же видишь, — говорила мама. — Надя, хоть в лохмотья ее обряди, всегда королева бала. — Она вздохнула. — А Анюте на свою внешность рассчитывать не приходится.

Что правда. Проходили годы, и Аня научилась краситься, чтобы подчеркивать свои немногочисленные достоинства, неплохо одеваться, перешла из категории невыразительных шатенок в категорию платиновых блондинок, а главное — стала серьезным ученым. Но всем, и даже папе, как ни горько ей было в том признаться, было глубоко наплевать на эти чудесные перемены. Надя, только Надя была светом его очей. Этому придумывалось, опять же, множество оснований — Надя младшая, очень чувствительная, больше переживает из-за смерти матери… Анна хмыкнула, провожая отсутствующим взглядом бесконечную стройку вдоль дороги от Шереметьева. Она-то знала, что Наде было по барабану на мамину смерть, как потом — на папины нервы. Но Анна всегда прикрывала ее — не из любви к сестре, нет. Просто жалела отца. Одного она не согласилась сделать — переехать вместе с ними обратно в Москву. Отцу сказала, что это из-за работы в Йеле, а на самом деле — устала от вечной роли прокладки между отцом, с его слепой любовью, и Надей, с ее подростковой жестокостью и пофигизмом… Когда же отец начал меняться? Она задумалась, вдыхая через приоткрытое окно выхлопы от огромного грузовика, стоявшего в пробке прямо перед ними. Наверное, — склонила она голову на плечо, — год назад, когда она приехала демонстрировать папе Ричарда. «Ричи Рич» — как сразу прозвал Аниного жениха профессор — действительно был из сынков богачей, что в большинстве своем и заполняют Йель. Он рос в семье крупных нью-йоркских торговцев недвижимостью и привык ездить в школу Леман в Манхэттене на лимузине с шофером. Тем удивительнее было, что он запал на Анну и на биологию и вызвался поехать с ней прошлым летом в Москву, чтобы познакомиться с семьей. Дурочка, какая же она дурочка! Она так гордилась Ричардом, его почти английским выговором, отлично сшитыми пиджаками, шиком — естественным, как дыхание. Она совсем забыла, КТО ее ждет дома. Забыла, а на торжественном ужине в ее честь — вспомнила. Потому что увидела опрокинутое лицо Ричарда при Надином появлении. Еще бы! Серая мышь, бледная моль оказалась сестрой жар-птицы! Вот так игра генов в семье знаменитого генетика! Нет, через пару минут он очнулся и даже умудрился оторвать взгляд от Надиных глаз, волос и губ и вести себя, как подобает джентльмену. Но Анна все поняла — скорей, скорей нужно было увозить Рича из этого дома, где дефилировала в обтягивающих джинсах, в полупрозрачных пеньюарах, в тонком свитере на голое тело эта богиня — ее сестра. Но уехать сразу было бы неприличным, невозможным и стыдным. Поэтому Анна сократила, придумав какую-то срочную работу, визит до семи дней. Следовало продержаться всего-то семь дней. Копейки! И правду сказать, к вящему Аниному облегчению, Надя будто не замечала Ричарда, как не замечала, собственно, и никого другого в башне из слоновой кости своего эгоизма. Вот почему тогда Анна сдалась так быстро. Она ничего не рассказала отцу. Хотя знала, сердцем чувствовала — это важно. Но Надя за один ужин ей продемонстрировала, что все ее планы на счастливое семейное будущее — глупые воздушные замки дурнушки, и стоит Наде подуть в их сторону своим идеально очерченным ртом, они исчезнут, как утренняя дымка над Атлантикой.

— Появились новые факты в расследовании убийства ученого с мировым именем, профессора Шварца. — Таксист сделал погромче радио, и Анна вздрогнула, услышав родное имя. — Полиция получила признание Никиты Торнякова, двадцати двух лет. Больной шизофренией юноша, лишь шапочно знакомый с дочерью профессора, хитростью проник в загородный дом…