— Будет гроза, — сказала она.

— Ты пробыла в Алабаме всего сутки и думаешь, что можешь предсказывать погоду?

— Тогда почему так темно?

— Будет гроза.

Так бы и огрела чем-нибудь.

— Буду благодарна, если ты доставишь меня к моей машине до того, как она начнется. Не люблю грозу.

— Так я и думал, — кивнул он. — Еще один пункт в список. Секс, мужчины, гроза, бедность. Я. Что-нибудь еще?

— Да, — бросила она. — Я боюсь крокодилов и ядовитых змей, иначе не сидела бы с тобой в этом катафалке.

— У нас в Нью-Мехико бывают изумительные грозы, — сказал он, оставив ее реплику без внимания. — Все небо освещается, и гром эхом разносится от каньона к каньону, пока не начинает казаться, что дрожит сама земля.

— Думаю, я смогу без этого обойтись.

— Может быть.

Она резко повернула голову и уколола его сердитым взглядом.

— Зачем мне возвращаться в Санта-Долорес?

— А зачем ты приехала в Коффинз-Гроув?

Она не придумала ответа, потому что прежней уверенности уже не было. Ее противостояние с Люком Барделом перешло ту грань, за которой она могла управлять собой. В центре медитации Рэчел хотя бы отчасти чувствовала себя в безопасности. Здесь же, на этом душном болоте, никаких средств самозащиты уже не осталось. Здесь были только они двое, и она прекрасно понимала, на чьей стороне преимущество. Он мог делать с ней что хотел.

Люк улыбнулся своей легкой, так раздражающей ее улыбкой.

— Я скажу тебе, почему, даже если ты не желаешь этого признавать. Ты не можешь забыть, отпустить, перестать об этом думать. Не можешь забыть свою глупую мечту иметь любящую мать, которой у тебя никогда не было. Не можешь отпустить боль, не можешь забыть про деньги, которые, как ты думаешь, твои по праву, и не можешь отпустить меня. Ненависть ли это, увлечение или понемногу того и другого — ты просто не в состоянии отвернуться от меня и продолжать жить дальше.

— Это мы еще посмотрим.

Он покачал головой.

— С удовольствием, но ты этого не сделаешь. — Отдаленный рокот грома состязался в глубине с его голосом, и в сгущающейся темноте глаза его как будто светились.

Должно быть, электричество в воздухе, подумала Рэчел, стараясь дышать ровнее. По коже пробегало горячее покалывание. Кровь загустела и пульсировала в жилах, скапливаясь в странных местах. Его рука свободно висела на руле, и ее взгляд снова привлекли колючие венки вокруг запястий. У него изящные запястья. Красивые руки. Сильное, жилистое тело. Неудивительно, что в Санта-Долорес все ослеплены его неоспоримой красотой. Какое счастье, что ненависть обеспечивает надежный иммунитет.

Гроза приближалась, и поднявшийся ветер раскачивал тяжелые ото мха ветки. Казалось, это скелеты машут обрывками истлевших погребальных саванов. Она потянулась к дверной ручке, борясь с паникой, с той неизбежностью, что сжималась вокруг нее, и все же ожидая, что он остановит ее.

— Я могу укусить, но мой укус не смертелен, — пробормотал Люк, но ничего не сделал.

Она не отпустила ручку.

— Не уверена.

И тут пошел дождь. Тяжелые капли застучали в лобовое стекло. Вокруг фургона сгущалась темнота, но Люк даже не попытался завести мотор.

— У нас здесь ужасные грозы, — заговорил он. — Ручьи превращаются в бурные, полноводные потоки, которые могут подхватить и унести тебя так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. Градины размером с мяч для гольфа. Брата Лероя Пелтнера убило таким градом. И потом ветер. Проносится ураганом, выворачивает с корнем деревья, швыряет на дома и машины.

— Так, может быть, стоит поскорее убираться отсюда, учитывая, что мы окружены деревьями? — Она хотела добавить резкости, но голос предательски дрогнул.

— В настоящую бурю безопасного места нет, — утешил Люк. — Остается лишь надеяться на удачу. И на дьявола, если он на твоей стороне.

— А как насчет Бога?

— Ты же не веришь в Бога, Рэчел. Ты не веришь ни в добро, ни в любовь, ни в милосердие, ведь так?

— Я слишком мало их видела, чтобы составить определенное мнение.

— Но ты веришь в дьявола?

— Когда я сижу с ним в машине, да, — отозвалась она.

Он рассмеялся тихим, тревожащим смехом.

— Думаю, пора тебе продать мне свою душу, Рэчел.

— Она не продается.

— Все продается. Твоя душа в обмен на то, что мне удастся выпросить у Старейшин. Думаю, по крайней мере, с полмиллиона мне добыть удастся.

— В обмен на мою душу? Это жалкие гроши.

— Может быть. — На его лице, озаренном жутковатым грозовым светом, проступило мечтательное выражение. — Сзади есть кровать… Почему бы тебе не расстегнуть ремень безопасности, который все равно ничем не поможет, и не перебраться туда?

Ей стало холодно. Внезапно, отчаянно холодно.

— Я думала, тебе нужна моя душа, а не тело?

— У тебя они идут в одном комплекте.

— Давай-ка проясним кое-что. Ты предлагаешь мне пятьсот тысяч долларов за то, чтобы я переспала с тобой? В таком случае я становлюсь самой дорогой шлюхой в мире.

Он наклонился и расстегнул ее ремень безопасности.

— Ты можешь даже попасть в «Книгу рекордов Гиннеса». Перебирайся назад.

Она уставилась на него, такого опасно близкого. И поняла, что сделает это. Она ненавидела его больше всех на свете, боялась его необъяснимой власти над ней. Чем упорнее она борется, чем дальше убегает, тем глубже проникает страх. Единственный способ избавиться от страха — не дать взять себя на пушку.

— Ладно.

Рэчел надеялась ошеломить его своим согласием, но, разумеется, он не доставил ей такого удовольствия, потому что слишком хорошо умел скрывать свою реакцию.

— Ладно, — отозвался Люк с легкой насмешкой.

Она заглянула в заднюю часть фургона. Там было темно, как в преисподней, а вокруг них завывала буря.

— Я ничего не вижу.

— Не заблудишься, — заверил Люк.

Он не собирался облегчать ей задачу — хоть и слабое, но утешение. Если бы подхватил на руки, бормоча всякие нежности, она убежала бы куда глаза глядят.

Рэчел поднялась с черного кожаного сиденья и стала пробираться в кромешной тьме, но чуть не споткнулась о кровать, стоявшую посреди фургона. Большую, со смятой постелью. Люк не последовал за ней, а остался на переднем сиденье. А нет ли тут боковой дверцы? И не нырнуть ли ей в бурю?

Он слишком хорошо ее знал.

— Не заставляй меня гоняться за тобой в грозу, — донеслось с переднего сиденья.

— С чего бы тебе утруждаться?