Она презирала себя почти так же сильно, как презирала его. Она струсила, молила о пощаде, и он только и делал, что смеялся над ней. Говорят, цель изнасилования не секс, а выплескивание злости. Целью этого кошмара, происходящего в старом фургоне Люка Бардела, тоже был не секс, а запугивание и подчинение.

Можно отключить мозг. Он лежал на ней тяжело, хотя не так тяжело, как она ожидала. Надо ни о чем не думать, отключиться, и тогда все закончится быстро. Она больше не станет с ним бороться, поскольку это бесполезно. Будет терпеть.

Жаркий фургон. Горячее тело. Его грудь прижималась к ее груди, волосы поглаживали кожу, а ладони скользили вверх-вниз — медленно, дразняще.

Трепет… дрожь… С чего бы? Он целовал ее не так, как другие. Его поцелуи были влажными, горячими и странно тревожащими. Не теми мокрыми, слюнявыми, которые приходилось терпеть когда-то.

Он снова накрыл ее груди своим большими твердыми ладонями, и она затихла. Еще одно нервирующее ощущение, к которому придется привыкнуть. Кожа ее горела и покалывала, чувствительная плоть была обжигающей на ощупь. Ей хотелось выбежать голой под дождь, успокоительный холодок. Но она лежала, придавленная к кровати мужчиной, который собирался заняться с ней сексом, и спасения не было.

Рэчел знала, что он дотронется ртом до ее груди, и говорила себе, что готова к этому. Оказалось, что нет.

Он лизнул языком сосок, как змей в райском саду, и она почувствовала, как тот затвердел у него во рту. Руки она по-прежнему прижимала к матрацу, твердо настроенная не сопротивляться, хотя на самом деле так хотелось ущипнуть его, когда он переместился к другой груди, на этот раз куснув легонько, но достаточно, чтобы заставить ее возмущенно дернуть бедрами.

Вероятно, он не счел это возмущением и двинулся вниз, целуя живот, обхватив бедра ладонями. И она снова зажмурилась. Терпеть. Терпеть.

Он раздвинул ей ноги, и она позволила, потому что хотела, чтобы он поскорее покончил с этим, чтобы благополучно удалиться назад в свой мир. Она ждала, когда он стащит с себя штаны, начнет дергаться, протискиваться, делать больно, и приготовилась, прикусив губу в ожидании нападения.

Он дотронулся до нее ртом. Ртом и языком, и она в ярости закричала, стала бить его. Он не обращал внимания, крепко сжимая бедра руками, твердо удерживая ее, пока она яростно сопротивлялась.

Она схватила его за длинные волосы и дернула, а ему хоть бы что.

— Прекрати, — прошипела она, пыхтя от злости. — Не делай этого. — Она попыталась пнуть его, но он придавил ей ноги своим телом, и спасения не было. Она могла лишь выгибаться и метаться, пытаясь остановить его, пытаясь сделать ему больно, пытаясь отсечь все, что он с ней делает, от своего сознания.

Все это часть процесса порабощения, старалась убедить она себя. У него нет абсолютно никаких причин хотеть заниматься с ней этим. Это часть его плана погубить ее, и она ему не позволит.

Казалось, ей нечем дышать. Кожа горела, сердце бешено колотилось, и единственное, чего ей хотелось, это убежать, скрыться. Она попыталась сбросить его и дернула бедрами — не помогло. Наоборот, она почувствовала, как он дотронулся до нее, скользнул пальцами внутрь, помогая себе языком, и ей захотелось закричать.

По телу вдруг пробежала короткая конвульсивная дрожь, и она в ужасе поспешила подавить ее. Он поднял голову и посмотрел на нее, и в темноте она увидела блеск в его черных глазах, влагу на губах. Он вытер рот о плечо, неотрывно глядя на нее.

— Ты все еще сопротивляешься.

— И буду. А теперь слезь с меня или заканчивай это, — произнесла она звенящим от гнева голосом, пряча за гневом дрожь.

Он расстегнул «молнию» джинсов и спустил их. Она заставила себя смотреть на него, дабы укрепиться в своем отвращении. Даже в темноте было видно, что он очень сильно возбужден, больше, чем все, с кем ей когда-либо приходилось делать это. Будет даже еще больнее, подумала она с извращенным удовлетворением. И это только добавит отвращения.

Она закрыла глаза, снова стиснув простыни, и стала ждать. Он положил ее ноги к себе на плечи, приподнявшись так, что она почувствовала его на себе. Ей хотелось сжаться, чтобы затруднить ему задачу, но тело устало бороться. Он напрягся над ней, дразня.

— Ты ненавидишь это, верно? — пробормотал он, сунув пальцы в ее спутанные волосы.

— Ненавижу.

— Готовься, детка. Я еще не закончил с тобой. — И заполнил ее одним глубоким, быстрым погружением.

У нее перехватило дыхание от шока. Никакой боли. Это несправедливо — боли не было. Только ощущение обладания. Она стиснула простыни с такой силой, что ногти вонзились в ладони.

Сделала короткий, судорожный глоток воздуха и яростно прошипела:

— Кончай.

Он рассмеялся, черт бы его побрал. Она чувствовала, как его смех прокатился по телу и волной перетек в нее.

— Кончать? — отозвался он. — Я же только начал.

«Терпи», — велела она себе, когда он вышел из нее, затем скользнул обратно, невозможно глубоко. Тело ее сделалось влажным, скользким, и виноват в этом только он. Она напомнила себе, что делает это только потому, что у нее нет выбора.

Странно, но она почувствовала это сначала в груди. Напряжение, которое спиралью расходилось по ней, тянущую боль, которая дразнила и мучила. В животе тоже были странные ощущения, похожие на голодные спазмы, но она понимала, что к еде это не имеет никакого отношения, что это голод иного рода. Он двигался, погружаясь глубоко в нее, потом выскальзывал в медленном, ленивом ритме, словно мог проделывать это всю ночь. Она попыталась открыть глаза, сосредоточиться на нем, на том, как сильно ненавидит его, но не могла. Он поцеловал ей веки и погрузился глубоко-глубоко, а у нее из горла вырвался тихий звук отчаяния.

Та странная, пугающая дрожь снова начала зарождаться в ней, и она попыталась еще раз остановить ее. Но, словно какое-то инородное, враждебное существо, дрожь росла, захватывала ее тело, которое, как она считала, полностью ей подчиняется.

Он просунул ладони ей под ягодицы, прижимая ее к себе еще теснее, проталкиваясь еще глубже.

— Я могу продолжать так всю ночь, — мечтательно прошептал он. — Ты пробуждаешь во мне неукротимую страсть, Рэчел. Я горю с тех пор, как в первый раз увидел тебя, и быстро этот мой пыл охладить не получится. Ты ничего не добьешься, продолжая сопротивляться.

— Я не перестану сопротивляться тебе. — Она с трудом узнала свой голос.

— Я говорю не обо мне. Сопротивляйся мне сколько хочешь. Сейчас же ты борешься с собой. И проиграешь.

— Нет.

— Держись, детка. Эта прогулка изменит твою жизнь.

Он убрал ее ноги себе за спину, и настолько сильной была потрясшая ее дрожь, что ей ничего не оставалось, как отпустить матрац, обвить руками скользкие от испарины плечи и держаться. Холодно не было, было жарко, душно, а она никак не могла перестать дрожать. Хотелось закричать, заплакать, хотелось сделать ему больно, и она сделала, вонзив ногти ему в спину, царапая. Нужно было делать что-то с отчаянием, которого она не узнавала, надо было убежать от него, спрятаться…