в кризисные эпохи (а две революции, пережитые Россией за 12 лет, объективно свидетельствуют, что страна находилась в глубоком кризисе), необходимы зачастую совсем другие качества, чем те, которыми мы восхищаемся в обыденной жизни у обычного человека. То, что Николай II был великолепно образован, свободно владел несколькими иностранными языками, в общении с любым человеком был неизменно вежлив, корректен и предупредителен, а в семейной жизни являл собою образец редкостной добродетели, еще ничего не говорит о его государственных способностях, об умении управлять огромной страной. Так, его отец Александр III вежливостью отнюдь не отличался, однако править империей у него получалось явно лучше. Да и его деду Александру II и прадеду Николаю I наличие любовниц совсем не мешало ни проводить реформы, а ни туго натягивать вожжи государственного правления.

Николай, в отличие от его отца, никогда не повышал голоса в разговоре с сановниками. Эта черта никак не способствовала авторитету императора. Царя многие его современники обвиняли в двуличии и коварстве. Русскому человеку порой легче выслушать брань от начальника, чем получить от него внезапный удар «под дых». Чтобы понять, как у государственных сановников сформировалось негативное отношение к Николаю II, приведем историю с увольнением из Совета Министров Российской империи Владимира Коковцева в 1914 году.

Коковцев успешно руководил российскими финансами, а позже занял место Председателя Совета Министров, совмещая его с постом министра финансов. Со временем между царем и его премьер-министром возникли разногласия. Николай II с маниакальным упорством стал продвигать идею сухого закона. Коковцев возражал, так как доходы от казенной водочной монополии составляли до трети российского бюджета и никакими иными доходами их в короткое время нельзя было возместить. А тут еще на горизонте международной политики сгущались тучи, надвигалась мировая война… 30 января 1914 года Николай II благосклонно выслушал очередной доклад своего премьер-министра, задал ряд незначительных вопросов и отпустил его. Как при этом мог Коковцев ожидать, что вечером того же дня получит специальным курьером рескрипт об увольнении с должностей председателя правительства и министра финансов?! Царь побоялся в лицо высказать свое недовольство министром, а доверил это дело казенной бумаге.

Причем, что показательно, в рескрипте не была названа истинная причина увольнения. По сложившемуся-де у него убеждению, писал Николай II, «соединение в одном лице должности председателя Совета Министров с должностью министра финансов или министра внутренних дел – неправильно и неудобно, а также что на этом посту должен находиться свежий человек»[20]. Но ведь царь солгал и здесь, причем дважды, как скоро стало ясно из всех его действий! Преемником 60-летнего Коковцева на посту премьер-министра стал вряд ли более свежий 74-летний Горемыкин. В последующем, во время войны, царь допустил совмещение постов первого министра и министра внутренних дел в лице тоже явно не более «свежего» 67-летнего Штюрмера.

И такая скрытность, такое лицемерие Николая II было для него обычным делом. Кстати, в вопросе о сухом законе прав оказался не он, а его уволенный министр. Сейчас сухой закон историки считают одной из причин неудач на полях Первой мировой войны – не потому, что у народа было отнято его «утешение» алкоголем, а из-за дефицита государственного бюджета, возникшего в это время по причине, о которой и предупреждал императора Коковцев.

Из всех своих предшественников Николай II больше всего напоминал Александра I – та же обворожительная вежливость, то же спокойствие, то же двуличие, та же склонность к мистицизму. Вот об этой наклонности мы сейчас поговорим подробнее, так как она ввела в царские покои роковую фигуру Распутина.

Петр Великий придал русской монархии военный оттенок, этакий милитари-стиль. На протяжении двух веков военный стиль в придворных кругах империи продолжал успешно культивироваться. На смену России, сгибающейся в поклонах, падающей на колени и ниц, пришла Россия с военной выправкой. Подданный обязан был теперь не кланяться, а держать спину и голову прямо при встречах с царем. За одно это Петр Великий заслуживает величайшей благодарности в веках от россиян. Такой милитари-стиль прусского оттенка поддерживал и Александр II.

Но при Александре III намечается тенденция к возвращению допетровской старины. Царь ввел в моду костюмы псевдо-старорусского стиля, сам ходил в допотопной псевдо-славянской шапке, обрядил солдат и офицеров вместо щеголеватой формы его предшественника в подобия мешковатых долгополых древнерусских ферязей и кафтанов… Над всем этим реял лозунг, изреченный сыном гессенской принцессы, говорившим по-русски с ужасным немецким акцентом: «Россия для русских».

Чем объясняется этот резкий крен к национализму при Александре III? Конечно, в первую очередь, попыткой найти новую опору под шатающимся российским троном. Отказавшись от дальнейшего проведения необходимых стране буржуазно-демократических реформ, Александр III противопоставил будущему в качестве идеала возврат к прошлому, хотя бы во внешних формах (понятно, что внутренняя ломка такого характера была невозможна и опасна не меньше, чем революция). Из его опыта Николай II смог почерпнуть только одну идею, которую высказал в своей тронной речи 17 января 1895 года в ответе на множество земских адресов[21], просивших о даровании России национального представительного учреждения: «Охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял их мой покойный незабвенный родитель».

Поэтому при Николае II эта тяга к прошлому только усилилась. А воскрешение старорусского прошлого даже во внешних формах неизбежно приводило к утрате российской имперской государственностью ее светского рационального характера, тоже заданного ей могучей волей Петра Великого. Николай II сильнее его предшественников на императорском троне искал в религии не только вечных истин, но каких-то новых откровений, благоприятных знамений. Он все больше внимания начинал уделять чудесам, прославлению святых – в ущерб рациональной политике, все настойчивее требовавшей от царя быстрой реакции на бросаемые жизнью вызовы.

Сам Николай считал, что, совершая паломничество к могиле Серафима Саровского и организуя торжества по поводу его прославления в лике святого, делает полезное государству дело. Он вплоть до своего свержения пребывал в заблуждении, будто подавляющее большинство русского народа воцерковлено, с трепетом относится к памяти святых и к чудесам, а заодно почитает власть русского царя священной и Богом данной. Миллионные толпы верующих на тех же торжествах в честь Серафима Саровского, казалось, подтверждали убеждение Николая II… Он считал, что сливается с этим народом в едином молитвенном экстазе. Но наряду с этими миллионными толпами были и другие (иногда состоящие из одних и тех же людей!) – толпы забастовщиков, толпы крестьян, поджигающих помещичьи усадьбы… И эти вторые толпы в конце концов оказались многочисленнее. А Николай II в упор не желал этого замечать.

Нежелание и неумение ответить разумным государственным преобразованием на те требования, которые предъявлялись России ее бурным капиталистическим развитием (Николай II, понимая всю полезность промышленной революции, не собирался как-то ее останавливать или ограничивать), толкали императора к уходу от действительности в область мистики. Именно там, в