Пока Марий укреплял контроль Рима над Нумидией, северная граница республики вновь пошла трещинами. На юге Галлии власть Рима была явлением относительно новым, ведь его присутствие в регионе легионы установили лишь в конце 120-х гг. до н. э., и даже провинция Нарбоннская Галлия представляла собой лишь узкую полоску побережья, соединявшую между собой Альпы и Пиренеи. Свое господство здесь римляне установили после череды побед над галльскими племенами, но в этом беспощадном, хищническом мире, сотканном из политики и войн, наверху может быть только тот, кто сможет туда не только забраться, но и удержаться. Сокрушительные поражения, нанесенные кимврами в 113 и 109 гг. до н. э., подорвали римский престиж.

Сами кимвры, уничтожив в 109 гг. до н. э. легионы Силана, вдоль русла Роны вернулись в центральную часть Галлии. Но этот шаг лишь открыл дорогу другим племенам, приглашая их извлечь выгоду из создавшегося вакуума власти. Один из народов, что проживал на территории современной Швейцарии, известный как тигурины, воспользовался неудачами римлян и двинулся на юг, оставив позади горы. Поэтому одновременно с Марием, набиравшим в 107 г. до н. э. легионы для похода в Нумидию, его коллега, консул Луций Кассий Лонгин, собирал собственное войско, готовясь выступить в Галлию. Именно эта двойная угроза сыграла значительную роль в отмене сенатом имущественного ценза для службы в легионах. Лонгин преследовал цель разгромить тигуринов и восстановить репутацию непобедимости Рима, которую так основательно подпортили кимвры.

Тем временем тигурины продолжали двигаться на запад, и Лонгин следовал за ними по пятам до самого Атлантического океана. Зная, что за ними идут римляне, тигурины дождались подходящего момента и устроили ловушку. Ничего не подозревавший Лонгин вместе со своим войском угодил прямо в нее и сложил голову в последовавшем сражении. Командование побежденными легионами перешло к легату Гаю Попилию, которому, как и юному Тиберию Гракху в Испании, пришлось определить судьбу десятков тысяч человек, решив жить им или умереть. Как и Тиберий, Попилий выбрал жизнь. Пообещав отдать половину своих обозов и пройдя под ярмом, покоренные римляне с милостивого позволения победителей ушли.

В Риме их встретили с той же яростью и потрясением, которые неизменно вызывали сдавшиеся легионы. Попилия по возвращении в Рим обвинили в измене. Он не стал с этим покорно мириться и яростно бросил обвинителям в лицо: «И что мне было делать, когда меня окружила столь несметная сила галлов? Драться? Но тогда смог бы пробиться только небольшой отряд… Остаться в лагере? Но мы не ждали подкреплений и не имели возможности остаться в живых… Сняться с лагеря и уйти? Но нас блокировали… Пожертвовать жизнью солдат? Но я принял командование над ними лишь при условии, что по мере возможности смогу спасти их для родины и родителей… Отвергнуть условия, выдвинутые врагом? Но жизнь солдат для меня – гораздо важнее обоза»[154]. Однако его аргументы пропустили мимо ушей – Попилия признали виновным и отправили в изгнание.

Но в Риме никогда не делали, и никогда бы не сделали, одного – здесь никогда не сдавались без боя. Поэтому уже захваченную территорию уступать никто не собирался. И хотя римляне потеряли все без исключения армии, выступавшие на север, в 106 г. до н. э. сенат отправил в регион консула Квинта Сервилия Цепиона сделать хоть что-нибудь – что угодно – ради спасения ситуации. Благодаря покровительству влиятельных оптиматов Скавра и Красса, Цепион был давно связан с Метеллами. В очень многих отношениях он представлял собой величайшую ошибку, какую на тот момент мог совершить сенат. Человек надменный, алчный и хвастливый, он, что самое главное, в принципе был неспособен поставить интересы Рима выше своих собственных. Именно на его совесть ляжет ответственность за крупнейшее поражение римлян за всю историю республики.

Перед выступлением на север Цепион уладил некоторые дела в интересах оптиматов. Он, скорее всего при поддержке Скавра, протащил через Народное собрание законопроект, который вновь ограничил власть эквитов. Столкнувшись с последствиями работы комиссии Мамилия, знать неустанно старалась вернуть себе, хотя бы частично, контроль над судами. Законодательная инициатива Цепиона не предусматривала возврата к практике набирать присяжных исключительно из рядов сената, а предлагала включать в них в равных пропорциях сенаторов и эквитов. Выступая в ее защиту, Красс произнес одну из самых прославленных своих речей, которую сам Цицерон изучал всю свою жизнь. В ней Красс призвал Народное собрание: «Вырвите нас из зубов тех, кто в своей жестокости не может насытиться даже кровью; позвольте нам не быть рабами кому бы то ни было, кроме всех вас вместе, кроме народа, которому мы можем и обязаны служить»[155]. И законопроект был одобрен.

Прибыв в Галлию для проведения военной кампании 106 г. до н. э., Цепион, наконец, сообщил хорошую новость о взятии им города Толоза (ныне Тулуза, что расположен на юго-востоке Франции). Мы, вполне возможно, никогда не узнали бы о деятельности Цепиона, если бы не один громкий скандал, впоследствии вошедший в легенду. Заняв город, его люди наткнулись на невероятный клад: 50 000 слитков золота и 10 000 слитков серебра. Некоторое время спустя в нем опознали пропавшие богатства, захваченные галлами во время знаменитого вторжения в Грецию в 279 г. до н. э., которое во многом напоминало недавний рейд скордисков, который закончился разграблением Дельфийского оракула. Но это священное сокровище обременялось проклятием: «Каждый, кто коснется хоть одного слитка из этой кучи, умрет ужасной, мучительной смертью»[156]. Когда галлов вышвырнули из Греции, они решили, что частично в основе их проблем лежит этот подпорченный клад. Согласно легенде, большую его часть они утопили в озерах в окрестностях Толозы, но некоторая его доля оказалась в одном из городских храмов. Именно эти тайники и обнаружили люди Цепиона.

Но это только лишь половина нашей истории. Цепион приказал уложить священное сокровище в ящики и переправить на юг, в Массалию, откуда его можно было доставить морским путем в Рим, выставить напоказ во время его неизбежного триумфа, а затем поместить в храме Сатурна. Только вышло все совсем иначе. Во время транспортировки ценностей на конвой напала шайка грабителей, золото похитили. В версию случайного совпадения верили очень немногие, подавляющее большинство полагало, что Цепион сам нанял бандитов, чтобы украсть и присвоить золото. Если это действительно так, то двойное преступление Цепиона, который сначала разорил храм и вывез из него сокровище, а затем подстроил кражу, чтобы лично им завладеть, в значительной степени объясняет его злополучную судьбу. Историк Юстин тоже соглашался с тем, что «этот святотатственный акт впоследствии напомнил о себе, став причиной разгрома его армии; да и Кимврская война постигла римлян будто в отместку за то, что они изъяли это неприкосновенное богатство»[157]. В то же время Цепион мог попросту оказаться дураком, который сам накликал на себя все беды, без всякой помощи со стороны богов.