Жемчужиной триумфа Мария был царь Югурта собственной персоной. Во время своего предыдущего пребывания в Риме этот человек подкупал сенаторов, бросал вызов Народному собранию и заказывал убийства. Он сумел поставить с ног на голову внутреннюю римскую политику, а потом целых десять лет постоянно опережал на шаг легионы. Теперь же его вели закованным в кандалы, заставив шагать рядом и двух сыновей. Видеть, что теперь перед ними никто не трепещет и не боится, что все вместо этого осыпают их язвительными насмешками, для них было унизительно. После триумфального шествия Югурту бросили в тюрьму, да так грубо, что случайно вырвали из его уха золотую серьгу – последний оставшийся у него кусочек благородного металла. Взятки остались в прошлом. Как и коварные планы. Римляне раздели его догола и бросили умирать от голода в темнице подземного узилища: «И вот теперь он сам, побежденный и в цепях, узрел тот самый город, который, как он хвастливо предрекал, продаст самого себя, если на него найдется покупатель; но поскольку из его рук Рим ускользнул, теперь уже было совершенно очевидно, что он отнюдь не обречен на погибель»[161]. Через шесть дней дерзкого сопротивления Югурта, наконец, рухнул замертво на пол.

Однако Марий не мог спокойно наслаждаться своим триумфом. Те, кто презирал этого novus homo, по их мнению, незаконно дорвавшегося к власти, превозносили молодого патриция Суллу, повсюду трубя, что в действительности Югурту захватил именно он. В соответствии с воинскими и политическими традициями, человеку, властвовавшему в провинции, в полном объеме доставались как честь, так и бесчестье, за превратности войны. Так было всегда. Но враги Мария подговорили Суллу поведать свою историю. Горделивый и амбициозный патриций с превеликой радостью им подыграл и даже дошел до того, что отчеканил на своей личной печати картину пленения Югурты. Марию его поведение совсем не понравилось. «Это были первые семена той острой, неизбывной ненависти между Марием и Суллой, которая чуть было не погубила Рим»[162].

Люди все больше нервничали. Вот уже три дня они сидели в своих лагерях на берегу Роны в южной Галлии и наблюдали за огромным полчищем варваров. Жаждая после двухлетнего ожидания побыстрее вступить в бой, они не понимали, почему Марий не отдает приказ атаковать. Разве они не этого ждали? Разве не к этому их готовили? Эти три дня они терпели яростные боевые кличи и насмешки врагов. Выдержали несколько атак на свои стены. Безучастно смотрели, как враг разоряет окрестности. Но Марий отказывался переходить в наступление.

Вскоре возмущение людей бездеятельностью командующего сменилось раздражением. «Неужели мы показали себя такими трусами, что Марий отказывается драться? – спрашивали они. – Неужели он боится повторить судьбу Карбона и Цепиона, поверженных врагом? Лучше вступить в бой, пусть даже мы и погибнем, как они, чем сидеть и смотреть, как разоряют наших союзников»[164]. Но Марий упорно стоял на своем, заявляя, что на кону сейчас стоит не гордость, а нечто гораздо большее. «Не трофеи и не триумф, – сказал он, – должны сейчас занимать ваши мысли. Вы должны думать, как отвратить эту огромную, нависшую над нами грозовую тучу войны, как обеспечить безопасность Италии»[165]. Вместо боя он приказал солдатам занять позиции у стен и продолжать наблюдение за врагом. Велел внимательнее присмотреться к его оружию и манере скакать на лошадях. Марий хотел, чтобы его люди привыкли к устрашающему боевому кличу этих северных воинов, равно как и к их разрисованным лицам, чтобы легионеры понимали – перед ними не демоны ада, а самые обычные люди.

На четвертый день огромное полчище варваров предприняло еще одну, последнюю попытку напасть, яростно обрушившись на стены римских лагерей, но ее, вполне предсказуемо, отбили. Решив, что на этот раз римляне вообще не высунут из своей норы носа, кимвры постановили сняться с лагеря и пойти дальше. Мимо римских лагерей они прошли грандиозной процессией – целый народ из мужчин, женщин и детей в своей миграции двинулся дальше на юг по долине Роны. Проходя мимо, они в последний раз насмешливо поиздевались над римлянами, спросив, не хотят ли они передать весточку своим женам, «ведь вскоре мы будем у них»[166]. Когда последний из этих северян удалился вниз по реке на безопасное расстояние, Марий, наконец, приказал своим людям сниматься с лагеря и двигаться за врагом.

После триумфа, которого он в январе 104 г. до н. э. удостоился в честь победы над Югуртой, Марий не стал долго задерживаться в Риме. С момента разгрома под Араузионом прошло всего несколько месяцев, и хотя кимвры ушли дальше на запад, гарантировать, что они не вернутся, не мог никто. Но просто так ринуться на север и принять командование легионами Марий не решался, по той простой причине, что никаких легионов там не было – их уничтожили в битве при Араузионе. Поскольку большую часть своих нумидийских войск он оставил в Африке для обеспечения наступившего после поимки Югурты мира, ему предстояло с нуля создать абсолютно новую армию.

Ее костяком должен был стать резервный легион, набранный годом ранее консулом Публием Рутилием Руфом. Когда его злосчастный коллега Маллий отправился воевать с кимврами, он остался в Риме и дальше набирать подкрепление. А теперь, не желая, чтобы это войско сидело сложа руки, занимал их подготовкой по образу и подобию гладиаторских школ. Они тренировались в рукопашном бою, занимались гимнастикой и другими физическими упражнениями. Унаследовав в начале 104 г. до н. э. эту компактную силу, Марий понял, что в его распоряжении оказалось одно из самых подготовленных подразделений из всех, которыми он когда-либо командовал.

Чтобы нарастить этот костяк свежими силами, Марий приступил к вербовке новых рекрутов. Как и в случае с Нумидийской кампанией, он добился временной отмены имущественного ценза, чтобы набирать представителей любых сословий, независимо от их происхождения. И те, кто видел, как их друзья и соседи добыли себе в Северной Африке славу и богатство, теперь тоже жаждали взяться за дело. Если раньше потерявшие надежду низшие сословия оставались в стороне от завоевания Римом Средиземноморья, то теперь выходцы из них намеревались, наряду со знатью, извлечь из войны для себя выгоду. Мы не можем точно сказать, сколько человек Марий взял с собой в Галлию, но полагаем, что армия состояла из тридцати тысяч римлян плюс сорок тысяч итальянских союзников и чужеземных вспомогательных сил. С уверенностью можно было утверждать одно – Марий позаботился о том, чтобы рядом с ним был и Сулла. Да, его раздражало, что тот присвоил себе все заслуги в поимке Югурты, но он не мог отрицать, что его помощник – один из талантливейших офицеров Рима. После годового пребывания на посту квестора, Сулла присоединился к Марию в качестве легата и стал его первым заместителем в грядущей военной кампании в Галлии.