Передовые люди из образованных слоев общества осознавали эти глубокие недостатки и пороки романовской монархии. Особенно они были заметны по сравнению с западноевропейскими государствами, в которых эти «представители» живали годами. Не только республиканская Франция и демократическая Англия, но даже кайзеровская Германия с ее легальной политической жизнью для буржуа и даже рабочих умиляли их и давали стимул к борьбе за введение более демократических и либеральных порядков в России. Во главе этого движения шла партия конституционалистов-демократов, или «кадетов». Она возникла в октябре 1905 г. и объединяла в своих рядах многих выдающихся представителей высокообразованной буржуазной интеллигенции.

С 1912 г. активную роль в буржуазном лагере стала играть небольшая, но влиятельная партия «прогрессистов» (от Прогрессивной группы в IV Государственной думе). Секрет успеха заключался в деньгах. Именно в партии прогрессистов было довольно много настоящих капиталистов, банкиров, считавших себя либералами и радикалами.

Правее кадетов стоял «Союз 17 Октября», буржуазно-помещичья партия «октябристов», которая не только проповедовала на словах необходимость сделки с царизмом, но и осуществляла «эксперимент» сотрудничества с правительством П. А. Столыпина в III Государственной думе 1907–1911 г. г. Затем по вине Столыпина этот союз распался, а лидер октябристов А. И. Гучков вышел в отставку с поста председателя Думы. Его заменил М. В. Родзянко, сохранивший затем этот пост и в IV Государственной думе.

В 1913 г. сам «Союз 17 октября» распался на несколько фракций. Гучков, как и большинство октябристов в Думе, перешел в оппозицию к царскому правительству, примкнув в этом к кадетам и прогрессистам.

Из буржуазных партий только октябристы были официально признаны царским правительством легальной политической партией, даже кадеты официально считались незарегистрированной законным порядком организацией. И все же эти партии пользовались относительной свободой организации, отстаивания и пропаганды своих взглядов. Социалистическая же демократия находилась в тисках жесточайших полицейских и цензурных преследований. В лагере революционной демократии авангардное место занимали большевики, оформившиеся как политическое течение еще в 1903 г., а с 1912 г. разорвавшие все организационные связи с оппортунистической частью РСДРП – меньшевиками. Полная риска и героического служения рабочему классу работа большевиков подняла популярность партии в годы нового революционного подъема. Большевистская «Правда», как раньше «Искра», восстановила организации внутри страны, воспитала целый слой сознательных рабочих, «правдистов», на которых затем опиралась партия и в годы Первой мировой войны, и в момент февральской революции. Но с началом войны «Правда» была закрыта, связи с заграничной частью ЦК во главе с Лениным значительно усложнились и затруднились.

Меньшевики в годы войны оказались в лучшем положении. Уступая большевикам в массовости, они имели больше литературных и интеллигентных сил. Не противодействуя мировой войне, они сумели сохранить свой легальный штаб – фракцию в IV Государственной думе, ряд газет и журналов. Небольшая, но крикливая часть меньшевиков стала «оборонцами», т. е. выступила за поддержку войны, ведшейся царским правительством.

Самостоятельно работала в России и партия социал-революционеров, или «эсеров». Их теоритические воззрения представляли собой смесь из отдельных положений марксизма, остатков народнических воззрений, модных буржуазных социологических теорий. Главную роль в революции они отводили не пролетариату, а крестьянству, отрицая, по существу, имущественное расслоение крестьян и объявляя все российское крестьянство трудовым, «социалистическим» по своим общинным традициям. Именно эсеры дали в годы, предшествующие революции 1905 г. и во время ее, целый отряд террористов, убивших одного великого князя, трех царских министров, с десяток губернаторов и вице-губернаторов. Напуганные террористами, царские власти повели особенно жестокую борьбу с эсерами. К моменту февральских событий партия социалистов-революционеров влачила жалкое существование. Ее лидеры и теоретики находились в ссылках и эмиграции вели бесконечную фракционную борьбу. В самой России организации почти отсутствовали. Была лишь небольшая группа эсеров-интернационалистов, противников войны в Петрограде, да Трудовая группа IV Государственной думы, формально не связанная с эсеровской партией.

Итак, колесо истории подвело Россию в ночь на 23 февраля к критическому рубежу, когда страна в лице своих организованных сил и масс должна была сделать исторический выбор. Либералы старались добиться преобразования страны путем реформ сверху, революционеры хотели насильственного слома старого строя. Исторический и классовый смысл многоплановой и многосторонней борьбы всех против всех в России мог быть сведен к простой формуле: удастся ли романовской монархии удержаться еще на десятилетия в двадцатом веке, отстаивая принципы почти не поколебленного самодержавия, или начнется эра перемен? Каковы будут эти перемены: станет ли Россия чинной конституционной монархией, буржуазно-демократической республикой с чередованием буржуазных партий у власти или проложит путь к созданию пролетарско-крестьянской республики и начнет движение к социализму?

3

Николай подошел к окну и раздвинул занавеску. В сумерках он заметил фигуру казака, стоящего в конвое на слабо освещенном перроне. Глаза его были освещены светом, падавшим из окна купе. Съежившаяся фигура, папаха, надвинутая на лоб, усы в мелких сосульках инея. Казак, несомненно, заметил и узнал императора. Но Николай с изумлением не увидел на его лице обычного выражения восторга. Только смертельная усталость, только холод, сковавший все члены этого несчастного человека, желание, чтобы поезд скорей прошел и можно было вернуться с поста в теплую казарму.

Все это неприятно поразило царя, и он быстро задернул бархатную занавеску и сел на диван.

Поезд набирал скорость и казак с его усталостью отступил в небытие, но какой-то неприятный осадок у царя остался.

Он вдруг отчетливо понял на долю секунды, как там, в окопах, миллионы солдат так же съежились от холода и усталости. И мечтали о том же. О том, чтобы скорее все кончилось и можно было бы вернуться в тепло.

Царь попытался отогнать от себя эту мысль, но она не уходила. «Если бы можно было прямо сейчас кончить эту войну!» – думал он.

«Он не хотел ее, видит Бог, и так боялся в четырнадцатом году. Какую энергию он развил тогда, в июле четырнадцатого… Писал Вильгельму, писал в самые критические моменты! Просил воздействовать на престарелого Франца-Иосифа, смягчить чуть-чуть этот ужасный ультиматум Сербии, отменить мобилизацию. Он сам отменил уже отданный приказ о мобилизации».

Николай понуро кивнул головой сам себе. Но ничто уже нельзя было изменить. И министр иностранных дел Сазонов, и военный министр Сухомлинов, – все подталкивали его к войне, клялись, что страна и армия уже готовы, что славянство ждет, что нельзя отдать Сербию ее трагическому жребию. Он вспомнил, как доносили ему верные люди: когда он вторично наконец отдал приказ о мобилизации, то в Военном министерстве все телефоны отключили, идиоты. Боялись, что он снова отменит приказ о мобилизации и тогда война не состоится.