Нет, во мне не было обиды, не было злости и отчаяния, вместо этого мною овладела апатия… Только слезы почему-то все бежали и бежали по щекам и были такими холодными, что превосходили этим даже ледяные воды Сумеречного моря.

Он поэтому не пришел… Пока я… пока мы все были в гроте, он стоял подле короля рука об руку с кронпринцессой Объединенного Двулунного королевства…

— Фрида, — словно издалека донесся до меня голос Яли, — что с вами?

Я хотела ответить, но язык будто прирос к небу. Хотела пошевелиться — и не смогла. Просто продолжала стоять, неотрывно смотря на расплывающиеся перед глазами черные буквы, и ощущала, как внутри расползается холод, наполняет каждую клеточку оцепеневшего тела и покрывает сердце льдом.

— Фрида… — В голосе Яли появилось беспокойство, но в следующий миг его сменили резкость и уверенность. Встав передо мной, она коснулась моих щек невыносимо горячими кончиками пальцев, заставляя посмотреть ей в глаза, и отчетливо произнесла: — Все хорошо, слышите? Все хорошо. Нет ничего, что нельзя исправить. Нет такого льда, который невозможно растопить. Смотрите на меня. И дышите. Глубоко дышите, слышите? Вот так, хорошо. Не нужно давать внутренней тьме волю, особенно сейчас. Мы все еще на улице, а патрули только и ждут, чтобы схватить темного мага.

Ее слова, сказанные со спокойной уверенностью, несколько меня отрезвили. Не без удивления я обнаружила, что во мне уже начала сосредотачиваться магия, готовая вот-вот выплеснуться наружу, но благодаря своевременному вмешательству Яли я смогла ее сдержать.

— Мне нужно побыть одной, — негромко проговорила я не своим голосом.

И, чувствуя себя едва способной двигаться старухой, побрела к дому Флинта. Яли несколько раз позвала меня в надежде остановить, но вскоре оставила эти попытки и позволила мне уйти.

Войдя в пустой дом, я оказалась в царстве тишины, которая гармонично вписалась в мое внутреннее состояние и стала желанным прибежищем. Сбросив сапоги и ослабив шарф, я медленно преодолела прихожую, так же медленно, один раз споткнувшись и едва не упав, поднялась на второй этаж. Отворила дверь своей временной комнаты, вошла внутрь и, закрыв ее за собой, прислонилась к ней спиной. Несмотря на неснятое пальто, мне все еще было холодно.

Газету я так и не выбросила, и сейчас она, превратившаяся в тугой комок, колола сжатую ладонь. Не знаю, сколько простояла так — не двигаясь и смотря в никуда, прежде чем прямо в пальто легла на кровать, свернулась клубком и отвернулась лицом к стене.

Ненормально холодные слезы все еще бежали из глаз, пощипывая щеки и впитываясь в подушку. Где-то глубоко внутри я понимала, что не стоит поддаваться чувствам, что состоявшаяся помолвка может быть фиктивной, но… но и душа, и сердце чихать хотели на такие сомнительные аргументы.

Он мог хотя бы предупредить. Объяснить. Сказать сам, а не позволить мне узнать об этом случайно, из газеты, в которую были насыпаны разноцветные сладкие леденцы…

— Он ничего мне не должен, — глядя в одну точку на стене, проговорила я. — Ничего не обещал. Я не имею права его упрекать. Он и так сделал и продолжает делать для меня слишком много…

Почему-то вместо того, чтобы успокоить, такая попытка себя убедить заставила слезы литься еще сильнее, и я ничего не могла с ними поделать. Апатия сменилась ноющей, разъедающей сердце болью.

Прав Флинт, ничуть я не изменилась — как была наивной девочкой, верящей в сказку и лучшую жизнь, так ею и осталась. Сколько еще раз мне нужно разочароваться, чтобы что-то поменялось? От меня отвернулась родная мать, меня не может терпеть родная же бабушка, а биологический отец, узнав о моем существовании, едва не убил моего отца приемного, после чего больше не появлялся. Но именно поступок адмирала Рея — того, кому я доверяла больше, чем самой себе, ранил в разы сильнее всех остальных, вместе взятых.

Не выдержав, я уткнулась лицом в подушку и позволила себе разрыдаться вволю. Всегда ненавидела себя жалеть, ненавидела плакать, но казалось — сдержи я чувства еще недолго, и просто не выдержу.

Как назло, в памяти помимо воли всплывали все прекрасные, наполненные романтическим трепетом моменты, связанные с Эртаном Реем. Каждое касание, каждый поцелуй, каждое сказанное в разговоре слово, каждая сцена, где мы были вдвоем… и от этого река слез превращалась в море, а оно, в свою очередь, постепенно становилось океаном. Бескрайним темным океаном, в котором я тонула, тонула, тонула…

Однажды много лет назад я проходила мимо витрины дорогого ювелирного магазина. Завороженная блеском прекрасных украшений, приложила ладони к холодному стеклу и неотрывно смотрела на драгоценности. Они были частью совершенно иной жизни, мне недоступной. Тогда-то я и пообещала себе, что однажды настанет утро, когда я проснусь самой счастливой во всем мире.

Несмотря на все трудности и свалившиеся тяготы, еще совсем недавно я почти поверила, что до осуществления этой мечты осталось совсем чуть-чуть. А теперь в один момент она снова стала недосягаема, как самая далекая звезда…

— Да прекрати уже, — хрипло велела я себе. — Прекрати себя жалеть! Ты далеко не самая несчастная на свете! Фрида Талмор, ты просто не имеешь права раскисать!

На этот раз слова подействовали. Слезы иссякли, и, выплакавшись, я почувствовала себя немного лучше. Сейчас одиночество не тяготило, а было как раз тем, что мне требовалось. Наравне с другими чувствами я испытывала и долю неловкости за свой срыв. Яли болтливостью не отличалась, но мое бегство в этот дом и без того говорило само за себя — и госпожа Герра, и Сильвия явно поняли, что послужило ему причиной.

Сильвия… наверное, только теперь я в полной мере, до конца ее понимала. Она любила капитана Вагхана, но не могла быть с ним. Просто находиться рядом и не иметь возможности претендовать на что-то большее, чем роль подопечной, — невыносимо до невозможного. И похоже, мне теперь предстояло то же самое…

Осознав, что вновь близка к истерике, я резко пресекла эти мысли. В конце концов, подробности состоявшейся помолвки мне пока неизвестны. И пусть я наивна, но какая-то неясная надежда неведомо на что во мне еще жила.

Я уже собралась подняться с кровати, когда в неровном и тусклом, проникающем через занавески свете увидела выцарапанные на стене знаки. Они находились буквально на уровне моего носа, но, чтобы их разобрать, пришлось поднапрячься.

Первым, что я различила, был череп и две перекрещенные кости. Дотронувшись до шершавого дерева кончиками пальцев, слегка нахмурилась и отметила, что этот рисунок похож на традиционный символ пиратов. Хотя, правильнее сказать, не просто похож, а это он и есть. Рядом располагалась стрелка, направленная влево и указывающая на вытянутый треугольник. От треугольника шла еще одна стрелка, ведущая вниз и плавно перетекающая в длинный квадрат, следом за которым шли три кривые линии, видимо олицетворяющие морские волны.

При детальном изучении рисунков сложилось впечатление, что они были нацарапаны рукой ребенка, хотя я могла и ошибаться. Если учесть, что этот дом принадлежал Флинту, могло ли быть так, что и эти рисунки тоже нарисовал он? Может быть, он еще в детстве грезил о поисках сокровищ и, чего греха таить, пиратстве?