Так и произошло: на седьмой день перед январскими идами (7 января) под председательством всё того же интеррекса Гая Аппия Клавдия Центона, несмотря на довольно-таки сильно затянутое облаками небо, на Марсовом Поле состоялись центуриальные комиции.

Никаких неблагоприятных обстоятельств не было, и авгур, назначенный для проведения церемонии, провозгласил ритуальную формулу:

— Покой и тишина царят на небесах[83].

Все центурии собрались в своих отделениях; прося поддержки граждан, выступили кандидаты — все, кроме Павла Эмилия, который, хотя и одел белую тогу, но оставался в одиночестве на одном из бугорков, специально насыпанных посреди Марсова Поля, возле трибун и курульного кресла интеррекса, чтобы на них, на виду у всех центурий, собирались кандидаты.

Вскоре к нему присоединились и другие претенденты. Тем временем интеррекс выбрал жребием центурию, которая должна была первой подать свой голос, а потому называлась первоголосующей. Жребий выпал на восемьдесят первую центурию, относившуюся к первому разряду.

Эта центурия была первой среди восемнадцати всаднических. И сразу же глашатай начал вызывать по имени всадников прерогативной центурии, а их в списке было двести семь человек.

Первым был призван Авл Апулий; приятный с виду благородный юноша лет двадцати; он быстрым шагом подошёл к интеррексу и отчётливо проговорил:

— Называю консулом Гая Теренция Варрона[84].

Когда же его спросили, не хочет ли он отдать голос и за другого консула, он ответил:

— На сегодняшних комициях я хочу консулом только Варрона. Пусть он потом, в другой день, созовёт новые комиции, на которых мы изберём его коллегу.

И Апулий отошёл, чтобы занять своё место в отделении, предназначенном для уже проголосовавших членов его центурии, прямо противоположном тому месту, откуда его вызывали для голосования.

Свыше сотни всадников, молодых да пылких, последовали примеру Авла Апулия и некоторые из них подали по два голоса: один за Варрона, а другой или за Элия Пета, или за Манлия Вульсона, или за Эмилия Лепида, или за Павла Эмилия, или за Корнелия Меренду, или за Атилия Серрана.

Когда закончили вызывать восемьдесят первую центурию, оказалось, что её голоса поданы в пользу Варрона: сто восемьдесят девять из ста девяноста трёх голосовавших. Из других кандидатов ни один не получил девяноста восьми голосов, необходимых для объявления избранным от центурии, то есть никто не был провозглашён коллегой Варрона.

В начале ноны (около трёх часов пополудни) проголосовало сто семнадцать центурий, девяносто шесть из которых высказались только за Гая Теренция Варрона, десять — за Варрона и Луция Павла Эмилия, три — за Павла Эмилия и Атилия Серрана, две — за Манлия Вольсона и Корнелия Меренду, одна — за Корнелия Меренду и Элия Пета, одна — только за Эмилия Лепила, две — за Эмилия Лепида и Элия Пета. Голоса ещё двух центурий были аннулированы, потому что там оказалось равное количество голосов за Теренция Варрона и за Павла Эмилия[85].

Голоса ста семнадцати проголосовавших центурий распределились так:

Гай Теренций Варрон 106

Луций Павел Эмилий 13

Публий Корнелий Меренда 3

Марк Эмилий Лепид 3

Гай Атилий Серран 3

Квинт Элий Пет 3

Луций Манлий Вульсон 2

Тем самым консулом был избран Гай Теренций Варрон, и никто из других кандидатов, выдвинутых на комиции текущего дня, не смог получить нужного для избрания числа голосов. Даже если бы Луций Павел Эмилий, уже получивший голоса тринадцати центурий, получил бы одобрение ещё у семидесяти четырёх центурий, пока не участвовавших в голосовании, он всё равно не набрал бы больше восьмидесяти семи голосов, тогда как абсолютное большинство голосов на комициях составляло девяносто шесть (из ста девяносто одной центурии).

Едва стали известны результаты голосования, со всех частей огромного поля послышались аплодисменты, особенно же из последней, не голосовавшей центурии, но в ней-то Варрон наверняка получил бы единодушную поддержку пятидесяти тысяч избирателей (именно столько граждан насчитывала в тот день эта центурия).

Как только тубицены сигналами своих труб восстановили тишину, интеррекс дал знак Варрону приблизиться.

Гордо подняв голову Гай Теренций подошёл уверенным шагом к курульному креслу, на котором восседал Гай Аппий Клавдий Центон. Однако новоизбранный консул был очень бледен, и его можно было бы принять за человека, на которого обрушилось большое несчастье, если бы не необычный блеск его зрачков, в которых светилось ликование, и этим восторгом он был опьянён.

— Тебя, Гая Теренция Варрона, волей центуриальных комиций римского народа квиритов, — торжественно сказал Аппий Клавдий Центон, — я, интеррекс сената, провозглашаю консулом на будущий год.

Громкой овацией толпа приветствовала эти слова.

Через несколько минут, когда рукоплескания умолкли, Варрон принёс присягу, а интеррекс объявил о роспуске комиций. Новый магистрат тут же назначил на день перед январскими идами (12 января) новое народное собрание, на котором должны были избрать второго консула и двух преторов.

Затем многочисленная всё ещё рукоплещущая толпа проводила Варрона до его собственного дома на Югарийской улице.

И только двое среди этой разбушевавшейся толпы вели себя скромно, не радовались. У одного из них на губах появилась даже издевательская усмешка. Одним из этих людей был всё ещё одетый в свою белую тогу Луций Павел Эмилий, другим — Марк Ливий Салинатор с неухоженной бородой и в тёмной старой одежде.

— Э... Что ты об этом скажешь? — спросил Салинатор.

— Я думаю... Думаю... Не слишком-то я верю новоизбранному консулу.

— Ну и консул, — с дерзкой иронией проговорил Марк Ливий, — ну и консул! Да он же нынче вечером не сможет возложить лавровый венок на головы своих предков... Больше того, если бы он осмелился изваять статую своего отца-мясника, ему пришлось бы увенчать его венком, сплетённым из ремней и кож забитых некогда волов... Ха-ха-ха!

И Ливий разразился горьким смехом.

— Ну и что с того, если Варрон не кичится своим происхождением! — раздался чей-то голос за плечами Салинатора. — Фамильные портреты начнутся с него, мой милый Марк Ливий, если новоизбранный консул одолеет Ганнибала и получит заслуженный триумф.

— Ах! Ах! Гай Варрон задумал разбить Ганнибала? — воскликнул Ливии всё ещё ироничным голосом, но лицо его, обращённое к новому собеседнику, Бебию Гереннию, стало серьёзным.