Хеннесси кивнул и исчез. Спустя мгновение он уже выкрикивал приказания, в соответствии с которыми грузы будут поднимать на палубу для переправки на сушу. Из толпы на берегу полетели приветственные возгласы. Лефтрин отрывисто махнул рукой и прошел на нос. По пути он заметил, как Хеннесси перегибается через борт, что-то обсуждая с Карсоном. Массивный охотник был способен при необходимости действовать очень быстро – и, словно по волшебству, хранители засновали, как муравьи, и выстроились цепочкой, го-товясь работать грузчиками. Большой Эйдер лично помог Малте спуститься на шаткий причал. Она прижимала к себе малыша, отказываясь отдавать его кому бы то ни было. Взволнованный Рэйн следовал за женой. Лефтрин обратил внимание, что Хеннесси застыл рядом с Тилламон, словно собирался оказать ей услугу. Он поджал губы, но решил, что если Рэйн увидит в происходящем нечто неподобающее, то пусть сам и разбирается. Но, вероятно, даже Рэйн не мог бы ничего возразить, поскольку Тилламон – женщина взрослая.

Лефтрин задумчиво облокотился на фальшборт из диводрева.

– «Смоляной»! Поговоришь со мной?

Он почувствовал знакомое биение – пробудилось сознание «Смоляного». Судно было самым старшим из живых кораблей: его построили задолго до того, как кто-то догадался о том, что диводрево – не просто древесина с тонкой структурой и великолепным качеством. «Смоляной» представлял собой баржу с традиционными нарисованными глазами для наблюдения за течением реки, но без фигуры над форштевнем, какими могли похвастаться его сородичи. «Глаза» с годами стали выразительнее, однако у «Смоляного» не было резного рта, с помощью которого он мог бы разговаривать. Обычно Лефтрин разделял чувства корабля на интуитивном уровне – или когда «Смоляной» прямо вторгался в его сны. И совсем редко, только ощущая наличие прямой угрозы своему судну, капитан высказывал подобную просьбу. Теперь он склонился над бортом в надежде услышать ответ.

Он ощутил беспокойство «Смоляного», но это его не удивило. Члены экипажа двигались с нервозной быстротой, которая говорила об их готовности в любую секунду начать действовать, спасая корабль в том случае, если якоря или причал не выдержат.

– Здесь небезопасно, да, «Смоляной»? Нам нужно найти на берегу что-нибудь посерьезнее, а не такое хлипкое, чтобы ты пробыл здесь достаточно долго. Но когда мы разгрузимся, мы тебя отсюда выведем и отправимся на другой берег, к песчаной косе. Там ты сможешь хорошо отдохнуть, верно?

Лефтрин замолчал и посмотрел на небо. Даже имея опытных грузчиков и причал в Трехоге, они заносили на борт припасы почти целый день. Теперь ящики тащили по трапу на шаткий, раскачивающийся вверх и вниз причал, а оттуда волокли на сушу. Бегло посмотрев на разгрузку, Лефтрин решил, что здесь лихорадочно трудится примерно десять хранителей. Он отметил, что Рэйн, Малта и Тилламон уже сошли на берег. А рядом, в знакомом платье, с непокорной гривой рыжих волос, ниспадающих на плечи, оказалась его Элис, которая явно взяла над ними шефство. Он тихо застонал, мечтая подхватить ее на руки, прижать к себе и ощутить ее сладкий аромат.

«Не время».

«Знаю, корабль. Мой долг – быть здесь, с тобой. И я останусь на борту, пока мы не сможем благополучно отправить тебя на другой берег».

Капитан попытался определить время – и понял, что, наверное, ему придется провести ночь прямо здесь. Задумавшись о том, захочет ли Элис присоединиться к нему, он улыбнулся, догадываясь, что скорее всего она не ответит отказом. Тревога корабля вернула его к действительности.

«Нет. Дитя в опасности».

«Элис им поможет. Она сводит их к драконам, наверное, к Меркору. Или к Хеби. Кто-то из них поможет малышу».

«Да. Если они смогут. Я сделал все, что в моих силах».

«Если смогут?» – повторил Лефтрин.

Ему не понравился тон «Смоляного». Он считал, что достаточно привезти младенца сюда, чтобы кто-нибудь из драконов его вылечил, – и дело будет сделано. Единственная трудность, по его мнению, заключалась в том, что драконов надо умасливать и уговаривать.

«Ты считаешь, что они не согласятся?»

«Нужный дракон должен быть здесь».

Ответ пришел не сразу, и Лефтрин почувствовал, что его кораблю трудно передать свою мысль капитану. Он решил не задумываться об этой проблеме. В прошлом самым общительным из драконов был Меркор. Вероятно, он захочет поболтать о Кельсингре, о Старших, плавно сменит тему и займется младенцем. Однако Лефтрин не очень-то и хотел передавать это известие Малте. Напоследок он решился задать кораблю еще один вопрос.

«Не лучше ли было младенцу оставаться на борту? Ты не мог и дальше ему помогать?»

«Смоляной» минуту молчал.

«Все, что можно было сделать, я сделал».

«И мы тебе благодарны».

Лефтрин сосредоточился, но не почувствовал от корабля ответа. Их контакт прервался. Но «Смоляной» всегда вел себя таким образом, и Лефтрина радовало то, что его корабль молчаливее собратьев. Вряд ли ему понравилось бы общаться с трещоткой «Офелией» или с ветреным позером вроде «Совершенного». Но, возможно, здесь все обстоит точно так же, как с детьми. Каждый родитель считает своего ребенка самым лучшим – и, несомненно, каждый капитан предпочтет свой живой корабль всем прочим.

«Я самый лучший. Самый старший, самый мудрый, самый лучший», – откликнулся «Смоляной».

«Конечно! Я никогда в тебе не сомневался».

И это замечание Лефтрина снова осталось без ответа. Впрочем, иного он и не ожидал.

* * *

Ошеломленная Малта осмотрелась. Длинный коридор уходил куда-то в мягко освещенный полумрак. Малта заметила двери: большинство из них были закрыты, но некоторые оставались приотворенными.

– Любую открытую дверь? – устало спросила она.

– Да, – подтвердила Элис Финбок. – Если кто-то из хранителей комнату уже занял, то дверь будет закрыта. Многие оказались запертыми бывшими хозяевами, а мы так и не нашли способа проникнуть внутрь. Зато последние три двери в самом конце коридора поддались. За ними находятся помещения побольше: ты увидишь апартаменты, состоящие из нескольких спален. Мы считаем, что они, возможно, предназначались для делегаций, приезжавших из других городов. Конечно, у нас нет никаких подтверждений, просто ничего другого никто придумать не смог.

– Спасибо вам.

Малта с трудом смогла произнести даже эти два коротких слова. Ее тело до сих пор было распаренным после горячей ванны, влажные волосы свисали вдоль спины. В драконьих купальнях они провели время в одиночестве. Малта смутно понимала, что в любой другой момент была бы поражена громадным залом с высоченными сводами и волшебством текущей горячей воды. Сейчас же печаль и усталость прогнали из ее сердца изумление. Пребывая в полуоцепенении, она смыла с себя накопившийся за многие дни солоноватый пот. Горячая вода унесла с собой всю боль из костей, но вместе с ней исчезла и упрямая стойкость Малты.

Элис была так добра, что подержала плачущего Фрона, пока Малта принимала ванну. Сейчас сын тихо лежал у нее на руках, но Малта ощущала, что его тельце обмякло от усталости, а не от сонной истомы. Он выплакался в объятиях Элис и вернулся к матери безвольным, будто тряпичная кукла. Он казался спящим, когда она осторожно опустила его в воду. Однако очутившись в этой стихии, он сразу же распахнул глаза, и Малта с удовольствием увидела, как он потягивается и шевелит ножками и ручками. Фрон похлопал ладонями по поверхности воды и сначала удивился, а потом развеселился тем, как она плещется. Малта улыбнулась тому, что он ведет себя, как обычный ребенок. Но при виде того, как цветные чешуйки на его теле порозовели, а потом приобрели более темный цвет, она ощутила волну тревоги.