сопротивления, вызов авторитету». В то же время, когда её наказывали, взрослые всегда говорили «смотри на меня», — регистр, знакомый многим, кто учился в российской абьюзивной системе образования. Белые хозяева наказывали порабощённых темнокожих за взгляд; политика расиализованных властных отношений была такова, что темнокожим отказывали в праве смотреть. И хукс пишет, что она знала по себе, подавляемой взрослыми в той же матрице власти, которой угнетали белые её народ, — что всё-таки темнокожие люди смотрели, всё-таки они поднимали глаза, что «все попытки репрессировать право темнокожих на взгляд вырастили в нас невероятное желание смотреть, мятежное желание, сопротивляющийся взгляд». Они не только смотрели, они хотели, чтобы их взгляд менял реальность. Поскольку её эссе — про кино и политики темнокожего зрительства, хукс сожалеет о том, что Лора Малви, введя концепцию мужского взгляда, прошла мимо способов зрительства темнокожих женщин. Рассмотрев голливудское кино с позиции феминистки, Малви оказывается в точке неудовлетворения; но это стартовая точка для любой темнокожей зрительницы, живущей внутри жёсткой реальности расизма. Неудовлетворение сначала непредставленностью темнокожих людей, а затем карикатурными способами их изображения на протяжении долгого времени. Одна из темнокожих киноманок, которую хукс спрашивает, почему так мало пишется об афроамериканском женском зрительстве, говорит: «Мы боимся говорить о себе, как о зрительницах, потому что мы так изранены ‘взглядом’». Темнокожие подруги хукс, которых она опрашивала об их практиках смотрения, говорили, что они легко могут получать удовольствие почти от любых фильмов, — только если не погружаться мыслями дальше первого слоя, — потому что за ним — реальные картины насилия, угнетения и невидимости. Для Малви был ключевым вопрос идентификации зрителя с происходящим на экране: женщина не могла в полной мере идентифицировать себя с женским персонажем, потому что тот лишён полноценной агентности; поэтому она вынуждена идентифицироваться с мужским персонажем, и присваивать его взгляд на женщину; почему вообще вопрос идентификации важен — это нивелирует дистанцию между зрителем и кино, открывая доступ к дополнительному удовольствию. Когда женщины в кино получали роль двигателя нарратива, внутри парадигмы мейлгейза они автоматически наделялись «маскулинными» чертами — холодностью, отрешённостью, агрессией. Так вот, белл хукс указывает, что темнокожие зрительницы разрывали эту дихотомию, отказываясь идентифицировать себя и с жертвой/объектом взгляда (белой женщиной), и с насильником/носителем взгляда (белым мужчиной). Да, они теряли большую часть удовольствия от просмотра, но это позволило сформировать взгляд сопротивления, отказа от ложного выбора из двух позиций, одинаково разрушающих субъектность темнокожей зрительницы. Оппозиционный взгляд появляется тогда, когда зрительница активно сопротивляется насаждению доминирующего способа знания и смотрения.

хукс пишет, что взгляд являлся и является полем сопротивления темнокожих колонизированных людей по всему миру. Когда у персоны нет возможности сопротивляться физически в отношениях власти, где она подчинена, она опытным путём выучивает, что существует критический взгляд; её стремление к агентности политизирует отношения взглядов, вытачивает специальный способ смотреть сопротивляясь. 17 июня 2013 года турецкий танцовщик и хореограф Эрдем Гюндюз вышел на площадь Таксим в центре Стамбула и простоял пять часов, смотря в упор на портрет Кемаля Ататюрка, висящий на фасаде Культурного Центра его имени. Уже через несколько часов в твиттере разошёлся хэштег #StandingMan и сограждане стали следовать примеру Гюндюза, выходя в публичные места и просто стоя подолгу. Это был уже двадцатый день гражданских протестов, разгоревшихся в Турции в тот год. Гюндюз стал одним из его главных символов; он хореограф и для него работа с телом, видимо, важнее многого, — и это отражено в упомянутом хэштеге; но есть ощущение, что Гюндюз скорее #GazingMan, чем standing, потому что решающим в его соло кажется всё-таки взгляд, направленный на олицетворение мужского культа личности в этой стране. Это довольно банальная маскулинная диспозиция, имеющая свою давнюю историю: герой из народа бросает вызов дракону; но она только подтверждает то, какой подрывной силой обладает взгляд. Мэгги Нельсон в автофикшн-романе «Красные части» описывает, как собирается идти на протест против смертной казни: «Главные организаторы протеста создали полезный, хотя и устрашающий сайт, где перечислили все способы профилактики переохлаждения и первой помощи при нем. Одна из моих университетских коллег, неутомимая активистка, обещала пойти со мной, что бы ни случилось; другая умоляла меня не ходить и настаивала на том, что мое присутствие не изменит случившегося и я только замерзну насмерть. Я попыталась объяснить ей, что на пикеты ходят не затем, чтобы остановить события. На них ходят, чтобы выступить свидетелем того, что в противном случае государство сделало бы в полной темноте». Сила взгляда — ещё и в свидетельстве; если не можешь сопротивляться, хотя бы будь свидетелем. Возвращаясь к хукс — она пишет про «документирующий» взгляд колонизированных и порабощённых людей, которые отказывались опускать глаза и, не имея возможности отвечать силой, служили свидетелями происходящему насилию.

Думая про взгляд и практики близости, интересно обратиться к опыту людей с нарушениями зрения, которых в мире 2.2 миллиарда: из них 237 миллионов — со средними или тяжёлыми нарушениями, а 39 миллионов совсем не видят, — причём к 2050 году эта цифра обещает достигнуть 115 миллионов. «Как слепые люди влюбляются/флиртуют/занимаются сексом» — очень частый вопрос на форумах типа Quora или Reddit. Там можно найти много живых свидетельств людей с нарушениями зрения, описывающих свою повседневную и интимную жизнь. Во-первых, конечно, довольно ужасно читать о катастрофической неприспособленности окуларцентричного мира для этих людей, и технологии далеко не всегда помогают. Вместе с этим, они, конечно, совсем не так несчастны, как думают про всех людей с особенностями «нормальные люди»; даже те из слепых от рождения или ослепших полностью/частично в процессе жизни, которым доступны разного рода операции или устройства, могущие «включить» зрение, далеко не всегда стремятся это сделать, их телесность для них — вариант нормы. Мало кто задумывается о преимуществах такого положения — например, отсутствии необходимости освещения, чтобы передвигаться, или повышенной активности других органов чувств. Как легко предположить, для незрячих людей в вопросах близости и интимности большую роль играет запах и звуки. У них нет возможности установить визуальный контакт, зато голос персоны и звуки того, как она ходит/двигается, — несут в себе очень много информации. В одном из тредов военный рассказывает, как лишился зрения в результате взрыва и что теперь они с женой гораздо больше разговаривают и вокализируют в процессе секса, что даёт обоим радикально новые впечатления; они также практикуют секс через фейстайм, полагаясь на голос. Довольно часто люди, видевшие какую-то часть жизни, а затем потерявшие зрение, пишут о том, как после этого им в сексе удалось впервые в жизни «почувствовать партнёра как целое». Отношения