Оставался Карл, культовая фигура и икона стиля. Человек, обладающий магнетической подавляющей аурой тирана. Все, от начинающего фотографа до ведущей модной рубрики и почти парализованного страхом пресс-секретаря, находились под гипнотическим влиянием пирата с собранными в хвост волосами, моментально приводящего всех в состояние боевой готовности. В определенные часы дьявол переодевался в Лагерфельда. Он держался прямо, настороженно и всегда выглядел так, будто его заморозили, в костюме-броне, с крахмальным воротничком и в митенках: новый фон Штрогейм, всегда готовый сняться в ремейке «Великой иллюзии»[170]. Его стали называть как монарха или полководца: Император Карл, Кайзер, Карл Великий. Остроумный, язвительный, эрудит и стратег, этот себялюбивый человек отражал все направленные в его сторону удары, прячась за образом напыщенной личности, которую он выдавал за свое альтер эго. «Я лишь марионетка», – объявлял он, чтобы обезоружить все нападки ad hominem[171]. Он цитировал Гельдерлина, Брессона и Эми Уайнхаус в одном предложении. У его собеседника всегда появлялось чувство легкого стыда за свою необразованность и четкое понимание того, что он не успевает вовремя ввернуть красивую фразу, едкое замечание или упомянуть подходящую сплетню. Поклонники льстиво называли его «человеком энциклопедических знаний». Карл был нападающим.

Она останавливает свой скутер на улице Сен-Бенуа и, снимая шлем, выпускает на волю пышную рыжую шевелюру. Амазонка ростом метр семьдесят шесть… Красавица Анна Муглалис обладает лицом мадонны и баритоном Кита Ричардса. Взрывчатое сочетание. С изысканным манто из черного крепа, которое вчера дал ей Карл, она надела потертые джинсы и грязно-белые кеды Converse. A touch of class[172]… Это с одного взгляда заметил Лагерфельд. Он стал ее учителем, вожаком и культурным агентом. «Карл очень уважал Готье, – рассказывает актриса. – По его словам, он один из тех немногих модельеров, кто обладает зоркостью и культурой. Мне лично очень нравится этот человек, его шарм. Он бесконечно радостен. Его мода – это воплощение праздника, цвета, счастья. Его чувство эксцентрического открыло дорогу таким людям, как Гальяно. Его всегда сопровождают улыбки и смех».

Смех, розыгрыш, шутка, экстравагантность, самоирония – все это Ролан Барт в шестидесятых назвал антиподами моды. Правда, что Жан-Поль неожиданно перевернул все вверх дном в этой застывшей вселенной. Его ирония, его stand up[173] в работе и в жизни доказывали, что элегантность и смех могут-таки сосуществовать. Карл Лагерфельд жил в собственной микровселенной, защищенный от мира телохранителями. В его особняке ему всегда были готовы услужить гувернантка, мажордом и секретарь. Лимузин приезжал за ним, чтобы отвезти в фотостудию, находившуюся в пяти сотнях метров от его дома. Walking distance[174]? Он не знал, что это такое. Даже приехав в Пекин, он не прошел пешком и трех метров. Его пугали контакты с людьми, он никогда нигде не появлялся без своих хирургических перчаток, которые называл митенками, и находился всегда в стерильной обстановке. Нужно сказать, что, где бы он ни бывал, Кайзер всегда вызывал небольшой переполох.

Жан-Поль вел совершенно другую жизнь. Если к нему обращались на улице, он всегда любезно и на равных беседовал с подошедшим человеком. Его часто видели стоящим в одиночестве в очереди в ближайший районный кинотеатр. На улице Фрошо у него работали только повар и женщина, занимавшаяся уборкой. Он купил черную «ауди», но всегда вел себя так, словно извинялся за неудобства, доставленные любезному господину в костюме, то есть шоферу, потому что сам так и не получил права. Желька Мусич, энергичная пресс-секретарь, которая перешла к нему после шести неспокойных лет работы у Джона Гальяно, радикально поменяла образ жизни. У Джона приходилось срочно вызывать массажиста, связываться с косметологом, отменять интервью, фрахтовать частный самолет… По сравнению с таким ритмом время на улице Сен-Мартен текло в ритме дзен. Готье никогда не вставал в позу, никого не поучал и не жаловался. Легкий, солнечный, смешливый, всегда полный сочувствия и желания понять других… Он радовался подарку, который ему сделала судьба, позволив воплотить в жизнь мальчишескую мечту. Жан-Поль отдавал сторицей все, что получал. И люди это чувствовали. Человек скромнейшего эго, Господин «Все иногда сходят с ума» был необыкновенным капитаном команды. Это логично: он всегда держал в поле зрения ворота, обладал железным присутствием духа и никогда не играл только за себя.

Когда коллекция только появлялась на свет, она сразу не получала название. Ее называли просто «Готье – Париж». От предыдущих коллекций ее отличали только дата и сезон. Отсутствие названия, казалось, делало ее более совершенной, изящной и простой, приближало к эскизу. Собственное имя модельера и название города словно бы ставило ее вне времени. Имели значение две вещи: индивидуализирующий факт и место. «Парижские» коллекции Готье были всегда разные, от сезона к сезону, но все их отличало нечто общее. Немало коллекций содержали множество намеков и аллегорий, но однодневками их было нельзя назвать, они запоминались надолго. Он увековечил свое имя в моде: словосочетание «Готье – Париж» – это не название для коллекции от-кутюр. Скорее оно похоже на адрес. Благодаря этой уловке коллекция-лого воспринималась как нечто цельное, принадлежащее определенному месту и времени, и запоминалась легко, без усилий и бесконечных повторений. Жан-Поль протаптывал дорожку в вечность. Он – безусловный знаток семантических игр в любой области, в этом ему можно доверять.

Так же, как они скандировали «Это Париж!», аплодируя Мистингетт[175] в «Фоли-Бержер», зрители восклицали «Это Готье!», приветствуя его парфюмы в тельняшках и панк-валькирий. Связь была установлена. Мальчишка из предместья стал главным знатоком столицы. Его следы остались на исторических улицах квартала Марэ, его печаль о прошлом нежно охватила три любимых крытых галереи Поля Леотара: пассаж «Жуффруа», пассаж на авеню Опера и «Пассаж Вердо», где бьет ароматный родник винтажного одеколона. С тех пор как Жан-Поль покинул скучную квартирку своей семьи в Аркёй и поселился с Франсисом на улице Франциска I, прошло уже много времени. «Мне было двадцать три года, – вспоминает он. – Это было наше первое “свое жилье”. С тех пор мы много раз переезжали: улица Шатодон, улица Агриппы д’Обинье и улица Фонтэн».