— Ума не приложу. Вроде, здоровая была и вмиг сгорела. А врачи не поняли даже и отчего? То ли почки перестали работать, то ли печёнка.

— Может, вирус какой? — предположила я.

— Доктора б тогда знали. Да ведь никто другой-то не заразился, — логично заметила она.

— Отравилась, может, чем?

— Да ты что, милая! Бог с тобой! Продукты все с базара, и я всегда свеженькое готовлю.

— А она в больнице лежала?

— И в больнице, и дома. Да он её везде возил. А уж как за ней подружка её, Ида, ухаживала! Часто приезжала. Как появится, меня к ней не допускает, сама ей чай приготовит, сама и напоит. Дай Бог каждому таких подруг.

— А с новой женой Труфанова Вы ладили?

— А чего нам не ладить? Знай своё дело и место. Хотя Наташа, конечно, попроще была. И поговорить с ней, и посоветоваться. А эта скороспелка, прям, рехнулась от вседозволенности. Всё мало ей и мало. Всё давай и давай.

— Вот и получила сполна, — мрачно пошутила я.

— Да, — согласилась Егоровна, — жаль мальчонку.

— Может, Люся ему чем насолила, и он её прикончил? — пустила я пробный шар.

— Нет, она ему, наоборот, годила по-всякому, дружбы его искала.

— Он мог просто за мать отомстить, — предположила я.

— Мать он любил, — закивала головой женщина. — Когда она дома работала, он возле неё пропадал, всё любовался, как она рисует. У неё хорошо получалось. Даже Александр Иванович её хвалил.

— Это Рисухин?

— Да. Он Наташу учил. И потом дружбу с семьёй водил. Хозяин тоже его привечал.

— Я слышала, он портрет ему подарил?

— Да, на день рождения принес. Очень похож. Даже больше, чем в жизни. Хоть на картине он и весело улыбается, а всё равно видно, что суровый мужчина. Хотите посмотреть? Она у него в кабинете висит.

Я, конечно же, хотела. Мы с Егоровной прошли в апартаменты хозяина. Кабинет меня поразил. У окна находился большой чёрный стол, на котором стоял компьютер, шикарный письменный прибор и сложенные кипами папки с бумагами. Кресло было удобно высоким, на колёсиках. Слева от окна по всей длине располагался книжный шкаф, а напротив — кожаный, тоже чёрный, диван. На стенах были развешаны живописные картинки, довольно-таки симпатичные. По всей видимости, Наташины работы.

— А где же она? — изумлённо застыла домработница, глядя на пустое место на стене. — В прошлый раз здесь висела, — она растерянно пошарила глазами по стенам, по углам. Подошла к дивану и… вытащила из-за него картину.

— Да вот же она! А чего это он её сюда засунул? Или сорвалась? — недоумевала привыкшая к порядку работница.

Я посмотрела на портрет. Да, Труфанов блистал во всей своей красе. Волевой, целеустремлённый, довольный жизнью и собой.

— В прошлый раз, когда Александр Иванович приходил, всё было на месте, — никак не могла успокоиться Клавдия Егоровна.

— А когда Рисухин приходил, уже после дня рождения?

— Ну да. Хозяин был дома, но торопился на работу. А тут Александр Иванович явился с каким-то пакетом. Говорит, я ненадолго, принёс тебе кое-что. И они пошли в кабинет. Ну, а я что, мне своими делами надо заниматься. Но когда мимо проходила, слышала, как Труфанов громко так сказал:

— Да ты, Рисухин, шахматист оказывается!

— Они что, в шахматы играли?

— Нет, вроде. Александр Иванович сразу ушёл. Да и хозяин отправился следом. Я прибираться стала, а пакетик этот на столе лежит. Думаю, может, шахматная доска там какая-то разрисованная. Ан нет. Обычная картинка. Правда, красивая. Ночь такая светлая, лунная. А на реке — лодка. В ней двое. Парень спиной сидит, на вёслах, а девица — ну, писаная красавица! Вся белая от луны, с косой русской, но уж больно печальная. Да щас посмотрю, может, лежит где? — Егоровна заходилась искать подарок, но безрезультатно. — Не видать, что-то, — сказала она огорчёно.

— А как вёл себя Труфанов позже?

— Да он сейчас всё время злой ходит. У него сплошные неурядицы. А тут ещё с дочкой окончательно рассорился.

— Что такое?

— Ох, беда с этой девкой! — вздохнула Клавдия Егоровна. — Шибко в детстве баловали, а теперь поздно исправлять. Еще когда Наталья жива была, худо-бедно, но справлялись с ней, а теперь и слушать никого не хочет. Денег требует. Ладно б на хорошие дела, а то, небось, на гульки развратные. Ну, отец и перестал давать вдоволь. Так она повадилась вещи из дому таскать. А он её застал на горячем, рассерчал очень:

— Где мой професарь? — кричит. — Ты украла!

— Какой профессор? — не поняла я.

— А шут его знает! Может, и не професарь. Фесарь, во! Или… хезарь?

— Может… ЦЕЗАРЬ?! — не поверила я своей удаче.

— Точно, цезарь! Цезарь, цезарь. Хозяин же у нас этот, как его? Нудисист.

— Нудист? — поразилась я.

— Нет, не так. Гоми…

— Гомик?!

— Гомизмат!

— ?!

— Ну, который деньги старые собирает, как же его кличут?

— Нумизмат, — подсказала я.

— Фу ты! Ну-ми-змат, — по слогам повторила старая женщина. — Слова уж больно мудреные. И зачем людям голову морочат? То ли дело у нас, в России. Мыло, значит, мыть. Шило, чтобы шить. Так вот у него как раз монетка пропала. Уж какая-то шибко редкая и, видать, дорогущая! Чудные люди, монеты старые, никакой пользы от них, а за них такие деньжищи отваливают! Вот он дочку свою и заподозрил. Верни, кричит, по-хорошему, не то худо будет!

— А она что?

— Тоже кричит. Мне, мол, твоего ничего не надо. Только своё беру. Короче, прогнал он её из дому. Вот такие карусельки!

Господи! Неужели «цезарь» нашёлся?! Так это, значит, монетка такая. Редкая и дорогая.

— Клавдия Егоровна, а как бы мне с Алиной повидаться?

— Уж и не знаю, милая. Адресок Натальиных родителей я тебе дам, а там ли она, точно сказать не могу.

Сердце у меня колотилось. В голове стали выстраиваться какие-то схемы, связи. Но всё равно, до полной картины ещё многого не хватало. Надо всё обдумать, сопоставить. Так вот, значит, где «цезарь» объявился. Ну что ж, есть теперь о чём поговорить и с Алиной, и с Рисухиным, да и с самим Труфановым. Впрочем, и из домработницы — этого кладезя ценной информации можно и нужно ещё начерпать необходимых сведений.

— Клавдия Егоровна, — воодушевилась я, — а как Вы думаете, кто мог подстроить всё это с пистолетом?

— Ой, и не знаю, милая. Все, вроде, порядочные, обходительные. И давно друг дружку знают. Из новых — только девица та разнаряженная, Шкура что ли?

— Мура, — поправила я. — И что она?

— Да всё туда-сюда шныряла. Я, правда, на кухне возилась. Ну, иногда там убрать, поднести. У меня своими мыслями голова занята. А от неё одни проблемы. Напилась. Посуду побила. Мне пришлось потом осколки выбирать, чтоб не порезался никто.