– Возможно, государь, – поклонился Луиджи, – расчеты моего брата показывают, что я не ошибаюсь.

Софья сияла. В своих надеждах она не обманулась. В начале она не спешила показывать мужу проект храма. Терпеливо ждала, когда Луиджи и Лоренцо закончат свои эскизы и расчеты. Поэтому и рисунки предстали во всем великолепии. В гении своих гостей она не ошиблась.

– Даже во Флоренции, говоришь, такого дива не было и не будет?! – продолжал выпытывать изумленный Иван.

– Со временем, возможно, и будет, – осторожно произнес итальянец, – но постройка слишком дорогая и рискованная. Могут быть и человеческие жертвы. А в Европе этого не любят. Война – одно дело, строительство – другое. Гильды каменщиков слишком могущественны, чтобы мы могли безнаказанно пожертвовать жизнью их членов… – осторожно произнес итальянец.

– Ну за такую красоту и жизнь не жалко отдать, – с легкостью возразил Иван, – а людишки у нас есть. Не все ли равно им, когда умирать. Когда думаете приступать?

– Как только будем окончательно готовы, – откланялся Луиджи, понимая, что теперь необходимо было оставить государя наедине с женой.

– Ну удивила ты меня, Софья! – ласковее обычного обратился Иван к жене. – Не знал я, что такая невидаль возможна! А я еще не хотел Ромодановского слушать, когда он этих Альбинони в Литве нашел. Ты – молодец, в них поверила и меня уговорила!

Софья торжествующе улыбнулась. Действительно, Альбинони пригласила не она, а Ромодановский. Но именно она позволила итальянцам представить на суд государя проект храма. И в голове Ивана будущий храм был связан именно с ней, с Софьей. Поэтому, не жалея красок, она продолжила.

– И это диво дивное будет именно в Москве! Сам Господь благословляет тебя, чтобы ты его славу возвысил и славу истинной веры! – Она выдержала многозначительную паузу. – Последние надежды на защиту веры истинной, православной, на тебя, князя московского. Кремль белокаменный и в нем чудо! Со всего мира люди будут съезжаться, чтобы на Москву хоть одним глазком глянуть, и слава про тебя пойдет по всей земле обетованной.

Глаза Ивана засветились торжеством, он выпрямился и без того высокий стал огромным. А Софья, улыбаясь про себя, продолжала смотреть на своего мужа восхищенным взглядом и обволакивать его рассудок медом своих речей. В этот момент стремительно вошла Мария Ярославна. Прямая, с суровым, словно иконописным ликом, мать Ивана напоминала святую подвижницу. Строго взглянула на сына, а он словно скукожился под материнским взглядом. На Софью даже не посмотрела. Невестка внутренне сжалась. Влиянию матери она ничего противопоставить не могла. Единственное, что могла сделать – это смиренно опустить глаза, внутренне проклиная старуху. "Хоть бы сдохла, старая карга, хоть бы сдохла, – словно молитву повторяла она, – износу тебе никакого нет, хоть бы лихорадка забрала, лихоманка иссушила!"

– Стало мне известно, мой сын, что ты отрока твоего и внука моего Ивана Молодого решил отправить с посольством в Орду?

Иван с трудом выдержал пылающий взгляд матери и вместо ответа кивнул, облизав пересохшие губы.

– Али не ведомо тебе, что татары поганые Ванюшу в полон могут взять или заложником оставить?

– Они не посмеют.

– Где это видно, наследника твоего единственного в стан врагов отправлять?! Али ты совсем ума лишился? Или правы бояре, в постели стал о государстве думать? – свекровь говорила так, словно не замечала присутствия Софьи.

– Ты не права, матушка, – осмелился все-таки возразить Иван, – Ванюша сам попросился в Орду его отправить, да и пора ему посольскому делу учиться. И о Софье ты слишком строго судишь. Она мне первый во всем помощник. Посмотри, какое чудо в Москве строить будем.

– Не нужны державе нашей изыски заморские! – сурово возразила Мария Ярославна. – Простота – спасение души, а в роскошестве для государства нашего только погибель бесславная! Без палат каменных наши деды и прадеды жили, и мы проживем без затей и новизны чужестранной.

– Конечно, жили и живете! – не выдержала Софья. – По пять пожаров в год. Вспыхнет огонек, и нет вашей простоты, одно пепелище.

Мария Ярославна перевела немигающий взгляд на Софью, словно увидела невестку впервые.

– Оставь нас одних, Иван, – попросила, словно приказала, – надобно мне с твоей любезной обсудить одно дело важное.

– У меня от моего мужа секретов нет, – вскинула голову Софья, без страха встретив пылающий взгляд свекрови.

– Ты в этом уверена?! – голос Марии Ярославны прозвучал вкрадчиво, но угроза была слишком явная.

– Мне вас оставить? – Иван III явно сомневался. Софья только кивнула. Великий князь со вздохом облегчения вышел.

– Ты думаешь, обморочила моего сына, и никто теперь тебя не остановит?

– Что вы имеете в виду?

– Ты думаешь, мне неизвестно, кто в голову Ивана идею сына своего в Орду отправить заложил?! Смерти Ивановой ищешь, да только зря стараешься, змея византийская. Я твое нутро гнилое насквозь вижу. И не я одна. Недолго тебе осталось, а от чужестранцев твоих один прах на Руси останется!

– Вы не посмеете и слишком поздно. Князь на моей стороне!

– Сына моего ты может своим зельем проклятым и напоила, да только он не вечен. Да и надоешь ты ему скоро, брюхо твое гнилое и бесплодное и род твой ни на что негодный! Одних девок носишь в подоле своем. Да только наследник у Ивана есть, и Ванюшу я тебе, сука приблудная, извести не дам! Пока жива, не будет тебе и ублюдкам твои проклятым покоя.

Они стояли одна против другой словно на дуэли. Если бы можно было убить взглядом, то обеих уже не было бы в живых. Столько ненависти, ярости! Все разъединяло этих женщин, даже внешне трудно было представить настолько непохожих: невысокая кругленькая Софья и высокая сухая Мария Ярославна. Как ни странно, но Софья в этот момент подумала, насколько похожи они были трое: мать, сын и внук. Как она раньше не замечала, что Иван Молодой был копией отца и бабушки. "Мария Тверская сыночка с обожаемого мужа лепила" – поговаривали бояре, с любовью посматривая на будущего великого князя. В этот момент Мария Ярославна повернулась на каблуках и вышла, не удостоив свою невестку даже прощальным словом. Жалобно заскрипела и громко захлопнулась дверь за вдовствующей княгиней-матерью. Софья только плюнула вслед своей свекрови, вложив в свой плевок всю ненависть, и проговорила почти вслух:

– Пока ты жива! Да только посмотрим, насколько тебя хватит! И на твоего змееныша найдется управа. Ad mortem, княгиня, не на жизнь, а на смерть!

Она присела на стул с высокими подлокотниками, стоявший у окна, и застыла.

"Ad mortem, проклятая Мария, аd mortem, Иван Молодой, аd mortem Патрикеев…" – стучало в ее голове. Она перечисляла с удивительным хладнокровием имена своих врагов, словно забивала гвозди в крышки их еще несуществующих гробов. Память вернула ее в детство. Маленькая девочка, одиноко бродящая по пустынным и холодным залам Ватикана. Презрительные взгляды, многозначительные усмешки вокруг, понимающие кивки в их сторону: и это императоры Византии. Sic transit gloria mundi. Она и ее семья – нищие, бесконечно просящие подаяния Сикста IV. Каждый день унижение, каждый день безмолвное страдание в глазах преждевременно состарившегося отца. Бесконечно лгать, изворачиваться, лицемерить, чтобы выжить. Наследники без престола, императоры без империи, дети без родины. И каждый день она должна была отрекаться от всего, что дорого. Перед глазами встали суровые стальные глаза кардинала Виссариона.