захоронения. Она куталась в плащ, волосы прикрывал пышный берет. Женщина была не первой молодости, хотя и не сказать, что в годах. У нее было серое бесцветное лицо, тусклые глаза.

Она почувствовала интерес к своей персоне, беспокойно отступила за дерево и вскоре растворилась за пеленой измороси.

— Ну вот, — расстроенно забормотал Чайкин. — Я же говорил, не крутись так резко…

— А в чем дело? — не понял Болдин. — Женщина пришла на кладбище, это не секретный ядерный объект. Любой может ходить и смотреть.

— Сюда она пришла, не понял, что ли? Именно на похороны Константина Юрьевича. Но подойти не решается, стесняется чего-то, боится как огня, что ее увидят и неправильно поймут. Или, наоборот, правильно… Видел я ее уже, знакомое лицо. Совсем недавно видел, как бы даже не сегодня или вчера… Точно, вспомнил, — глаза оперативника зажглись. «Похвально, — подумал Болдин, — даже на похоронах не забываем о работе. И правильно, наверное». — В Вишневом переулке, когда Нетребина пас. Он домой приехал, «Волгу» в гараж поставил и в подъезд зашел. Там автомат недалеко, я Чекалину позвонил, доложил, мол, так и так. Тот сказал задержаться ненадолго. В общем, пока курил неподалеку, эта особа из-за угла появилась и в подъезд вошла. Одарила меня таким ястребиным взглядом — дескать, что тут делают посторонние? Дама точно непростая, одета хорошо, не то что наши провинциальные кулемы, видно, что привыкла людьми командовать. Я еще подумал: ну, точно из горкома или горисполкома — баб на ответственных постах у нас хватает. Да и домик такой… соответствующий, простые смертные в нем не поселятся. В общем, проживает она в том же подъезде, что и Нетребин. Странно, согласись, вся такая надменная, неприступная, и вдруг приходит на похороны милиционера, мнется, прячется за деревьями. У нас же нет переизбытка версий?

Пришлось согласиться — немного странно. Не сказать, что в жизни такого не бывает, но все равно любопытно.

Люди уходили с кладбища, растянулись вереницей. У могилы остались только сестра Микульчина Ольга — высокая дама крепкого телосложения со скорбно поджатыми губами — и пожилая пара, родители Надежды. Пенсионерка рыдала, опустилась на корточки рядом с двумя холмиками, стала перекладывать гвоздики. Мужчина присел рядом, обнял супругу за плечо.

Ольга стояла на ветру, не шевелилась. Потом тяжело вздохнула, нагнулась, что-то сказала. Троица тоже двинулась домой, шли тяжело, очень медленно.

Павел подал знак озирающемуся Чекалину: мол, уходите, не светитесь, есть дело. Вдвоем с Чайкиным они вышли на аллею, повернули в другую сторону. Несколько минут стояли за помпезным памятником — могила принадлежала скоропостижно скончавшемуся четыре года назад председателю горисполкома Зябликову. Затем вернулись к могиле Микульчиных — тихо подошли сбоку, протиснулись между оградками.

Незнакомка никуда не ушла, она стояла у могилы Константина Юрьевича, погрузившись в оцепенение. Стало как-то неловко. Павел деликатно кашлянул. Женщина вздрогнула, резко обернулась. Ей было за сорок, темноволосая, нос с горбинкой. Осанке позавидовал бы и строевой офицер. Лицо было серым, в покрасневших глазах блестели слезы. И вдруг произошла разительная перемена. Вместо того, чтобы смутиться, дама внезапно нахмурилась. Разбежались морщинки, румянец заиграл на серых щеках. Лицо сделалось властным, неприступным, обозначился волевой подбородок, под которым не было ни капли жира.

— В чем дело, товарищи? — Голос зазвенел, как натянутая струна. У нее был пристальный жгучий взгляд. Пару мгновений назад ее можно было назвать привлекательной. Теперь так сказать никто бы не рискнул.

— Да, собственно, ни в чем, гражданка. — Павел смутился, есть еще «железные» дамы в русских селеньях. Но все же достал удостоверение: — Уголовный розыск, старший лейтенант Болдин. Мы расследуем обстоятельства гибели капитана Микульчина. Можете представиться?

— Еще чего, — дама смерила офицера милиции вызывающим взглядом, пренебрежительно глянула на второго. — Почему я должна представляться? Я сделала что-то незаконное? Здесь может находиться любой человек! Дайте пройти.

Она волновалась, даже стыдилась, но умело скрывала свои чувства под маской начальницы. Дама заторопилась, посмотрела на элегантные женские часы — ей срочно понадобилось уйти. Павлу пришлось посторониться — она чуть не сбила его. Дама была крепкая, обладала физической силой.

— Гражданка, мы имеем право знать, кто вы такая, — бросил ей вдогонку Болдин. — Вы не подчиняетесь законным требованиям работников милиции.

— Да ничего вы не имеете, — огрызнулась женщина. — Идите к черту, товарищ Болдин. У вас еще хватает совести что-то предъявлять? Хотите задавать вопросы — вызывайте повесткой.

Вызывать… кого? Он было дернулся, чтобы догнать строптивую гражданку. Та явно задела честь советского милиционера. Хотя и ситуация была щекотливой. Но перехватил выразительный взгляд Чайкина — оставь ее в покое — смутился, почувствовал, как краснеют щеки.

— Пусть уходит, не лезь к ней, чур нас… Могу проследить, если хочешь, узнаю, в какой квартире живет. Но знаешь, такое ощущение, что я видел ее не только вчера и сегодня. Я не специалист, конечно, по нашим руководителям, но где-то я ее точно видел.

— Давай, Борис, держи ключ, — он сунул товарищу ключ от зажигания. — На поминки поедем, обойдемся без машины. Есть ощущение, что подобные гражданки пешком не ходят, замаешься бегать. Ты же умеешь водить машину?

— Умею, — Борис кивнул, но без особой уверенности. Потом тихо засмеялся: — А если что, чего ее жалеть, эту развалюху?

На поминках было тяжело. Павел пригубил водки, пожевал пересоленную кутью. Все происходящее нещадно мотало нервы. Приглашенные потребляли, украдкой вели разговоры на отвлеченные темы. В какой-то момент накрыло мать Надежды — старушку заколотили рыдания, подкосились ноги. Ее под руки увели в соседнее помещение, стали приводить в чувство. Таяло число гостей за столом — обилию водки не удавалось разрядить гнетущую атмосферу.

Под конец мероприятия прибыл Чайкин с загадочной физиономией, сунул ключи, поставил в известность, что с машиной все в порядке, только, разворачиваясь в узком месте, зацепил крылом бетонную штуковину, но повреждение несерьезное — небольшая вмятина. Их там и так не счесть. В самом деле, главное — не задавил никого…

Разговаривали уже в отделе, в восьмом часу вечера. Никто не отправился домой после поминок. Пили мало, ели много — можно и поработать, не каждый день умирают начальники твоего отдела. Сидели с кислыми минами, дымили. В коридоре разорялся Ваншенин, отчитывал нерадивого дежурного. Майор тоже вернулся на работу — за каким, спрашивается, дьяволом? К операм не заглядывал, но еще не вечер.

— Излагай, — сказал Павел Чайкину, — а то молчишь, как утопленник. Особого приглашения ждешь?

— Значит, так, — Борис откашлялся, — Крушинская Мария Александровна, второй секретарь городского комитета партии.

— Ух, ё… — схватился за голову Максимов.

— Спокойно, товарищи, ко дну пока не идем, — успокоил Борис.

— Как узнал? — спросил Болдин.

— Сама призналась, — в голосе