Вынужденная пауза заставила подругу задуматься и наконец-то уловить мое последнее подмаргивание. Все прежние погрязли в упомянутых ранее осадках.

– А вот это мы сейчас и проверим! – беззаботно пропела подруга, шокировав нянюшку переливами своего чарующего голоса.

Столь резкое изменение интонации заставило женщину выронить книгу. С гордо поднятой головой она перешагнула через нее и вышла на крыльцо, заставив меня усомниться в правильности нашего поведения.

С другой стороны, демарш Анны Петровны был просто подарком.

Увлекая подругу за собой, я быстро пронеслась по всем комнатам, отметив то, что следовало отметить. В наших с Наташкой, а также комнате Брусилова-старшего и Ксюши кто-то отметился обыском. Правда, обыск носил поверхностный характер. Так сказать, для проформы. Наведались и к Анне Петровне. Все бы ничего, только кровать застелена не так идеально, как раньше. Платяной шкаф закрыт неплотно, вышитая картина на стене висит несколько кривовато, а кресло-качалка, ранее торчавшее у окна, в настоящий момент подпирало прислоненную к стенке раскладушку, словно уберегая ее от падения. На нем (а не на кровати) лежали спальные принадлежности нянюшки. Кто знает, возможно, эти легкие изменения дело рук самой нянюшки.

А в нашей с Димкой комнате все было по-прежнему. Я имею в виду ранее отмеченный хаос с вещами под кроватью и в шкафу. Знать бы заранее, не убирала бы вещи в сумки. Пусть так и валялись до второго пришествия с обыском. Только зря время потеряла. Да! И с тумбочки исчезла колода карт. Словом, я особо не расстроилась. Карты вообще не наши. Они как пришли, так и ушли. Наивный сыщик! Можно подумать, я их не изучила вдоль и поперек.

Наталья свой беспорядок восприняла как удар ниже пояса. Почему-то обозвав его апоплексическим. Почему – выяснилось, когда она пригласила Анну Петровну полюбоваться на вещи из своего багажа, коим нашлось недостойное применение. К чему, например, ее прекрасной жилетке-душегрейке роль меховой накидки на кресло? И не то чтобы вещи не попытались убрать. Попытались. Но не так, как следовало. На мой взгляд, ничего страшного. Тем более что осмотр сумок проводился поверхностно, вещи полностью не вытряхивались. Со мной вообще не церемонились, и я догадываюсь почему.

Анна Петровна, занятая излиянием жалоб Юлии Юрьевне, сделала вид, что не слышит Наташкиных призывов. Зато их услышала Юлька и, судя по тому, как, направляясь к нам, приветственно помахала рукой в оранжевой резиновой перчатке, несказанно обрадовалась возможности отделаться от нянюшки. Анна Петровна вынужденно семенила за ней.

– Что-то случилось? – прощебетала девушка и, не дожидаясь ответа, сообщила, что они с Антоном готовят для мамы сюрприз. Результат обалденный, мамочка будет в отпаде. Скамейка у альпийской горки почти готова, осталось покрыть яхтовым лаком пеньки от яблонь, но Данька не советует. Говорит, что сначала они должны просохнуть.

– Замечательно! – восхитилась подруга. – Анна Петровна, нас не устраивает качество вашей уборки. Зачем вы переворошили все наши шмотки? Причем вторично.

Физиономия нянюшки приняла свекольный оттенок. Она схватилась за сердце, и я сразу поняла: Наташка не оговорилась. Просто имела в виду два удара. Один – ниже пояса для себя – конкретно, в области пояснично-крестцового отдела позвоночника, перетруженного на собственной даче, второй, чисто апоплексический, – для нянюшки. Но разгуляться последнему удару в полную силу Наташка не дала. Хлопнув себя по лбу, посетовала на забывчивость и сняла с Анны Петровны одно обвинение – в организации «первобытного хаоса». На тот момент они с племянником еще не приехали. Но за вторичный хаос няня обязана ответить.

Она и ответила. Да так, что на другом конце деревни можно было услышать. С большим трудом Юльке удалось увлечь нянюшку в дом. Он не развалился только потому, что Анну Петровну достаточно быстро поставили перед фактом. Гора вещей под моей кроватью и в шкафу особого впечатления на нее не произвела. Женщина быстро сослалась на мою собственную неаккуратность. А вот в своей комнате растерялась. И даже отметила ряд мелких передвижек, которые мы с Натальей не заметили. В частности, телевизор слегка сдвинут влево, а раритетный будильник, ранее стоявший на тумбочке, оказался на столе, горшок с геранью – вообще на полу. За шторой мы его и не увидели. Единственное, в чем призналась нянюшка, – смена положения Натальиной душегрейки. Бес попутал – решила примерить.

С этой минуты мы помирились. Как известно, в большинстве случаев людей разъединяет чужое необузданное везенье. Сближают общие неприятности. Мы жестко осудили неизвестного злоумышленника, которому, по словам нянюшки, следовало «ноги повыдергать, руки оторвать и душу вытрясти». Никто не возражал, только я робко заметила, что перед этим его неплохо бы поймать. Анна Петровна поклялась, что все время находилась дома. Швабра свидетель – освежала в комнатах полы. Затем следила за рассольником и только на десять минут прилегла отдохнуть. Без швабры. Разбудила гроза, и нянюшке пришлось пробежаться по дому, чтобы закрыть окна. По окончании беседы и в знак особого расположения Анна Петровна вручила мне горшок с геранью Светланы Никитичны. На временный постой. Нянюшка не терпела запаха пеларгонии, с нашим отъездом намеревалась переселиться в занимаемую нами комнату, а цветок вернуть на место.

Я так и не успела переговорить с Данькой и Антоном. С каждым наедине. Можно сказать, к счастью. Вернулись братья Брусиловы. Несколько бледная Маринка под действием успокоительного препарата пребывала в состоянии дебильной эйфории, тихо радуясь всему на свете. Юрик был готов носить жену на руках, но ему не разрешали – не заслужил. Казалось, все плохое позади. Обстановка в доме была настолько радостной и идиллической, что Димка пошел на поводу у Бориса и принял решение поутру уезжать. Я долго паковала вещи, утешая себя тем, что делаю это здесь в последний раз. Мимоходом мелькнула совершенно посторонняя мысль – что-то не видно Басурмана.

Ночь была на редкость спокойная. Я проснулась всего один раз – отнять у мужа свое одеяло и под тихий, усыпляющий шорох дождя умиротворенно заснула.

Смерть Ксении сомнений не вызывала. Возможные орудия убийства – камни, предназначенные для альпийской горки, валялись вокруг нее и даже за скамейкой, на которой полулежала девушка. В шесть утра ее обнаружила Денька, отправленная сонным Борисом на утреннюю прогулку в сад прямо через окно… Собачий вой был отчаянный и надсадный. Мы с Димкой синхронно вскочили с кровати и уставились друг на друга.

– Это что, садистский будильник? – неуверенно спросил он.

– Нет. Скорее, воет дикая тварь из дикого леса.

Я надеялась, что мне это приснилось.

Наполненная тишиной пауза кончилась, вой прозвучал с новой силой, в нем появились новые нотки, похожие на «вай, вай, вай». Дом ожил, раздалось топанье и шарканье ног, встревоженные голоса, и я пожалела, что Маринку забрали из больницы.

Толпа толком не проснувшихся и плохо понимающих друг друга людей собралась в кухне, бестолково интересуясь друг у друга источником воя. Борис, успевший заспать факт самостоятельного выгула Деньки, свалил всю вину за переполох на Басурмана. Даже Наташка не узнала голос своей любимицы. И не мудрено. Денька никогда не изъяснялась не своим голосом.