Я запуталась в своем дифирамбе и замолчала. Барон продолжал глядеть на меня неподвижным взглядом, и я вдруг поняла, что говорю что-то не то. Совсем не то.

— Ну… — протянул неожиданно Милан. — To, что вы не любите Яна, я понял сразу…

Мое сердце сжалось. Господи, только не это…

— Вы обещали не касаться наших с Яном отношений.

— Я не держу обещаний, черт возьми! Уясните уже это себе раз и навсегда!

Милан лягнул створку шкафа, и та с треском захлопнулась.

— Да, мне нужна была работа! — проговорила я полукриком. — Да, мы познакомились с Яном в театре. Да, я похвасталась перед ним своей марионеткой- вампиром, за которую получила на экзамене отлично! Да, да, да! Я люблю кукол и больше никого.

— Я тоже люблю кукол и больше никого, — перебил меня Милан шепотом. — Мне кажется, это в любом случае лучше безответной любви. Верно, Вера? — и не позволив мне даже вздохнуть перед ответом, продолжил: — Ян же не умеет любить вообще. Никого и ничего. И это ужаснее нашей с вами страсти к куклам. Никого и ничего. Человек без любви становится зверем.

— Волком! — перебила я. — Вы не правы, Яну нравятся куклы-волки. Хотите, я сделаю волка…

— Волка? — в голос расхохотался Милан. — Для Яна? Или для меня? Летучая мышь у меня уже имеется. От волка я тоже не откажусь. Ручного. Пока у нас имеется живой и не очень домашний. Как говорится, сколько волка не корми…

Я выпрямилась, и между нами стало больше расстояния на целую мою грудь.

— Вы о Яне сейчас?

— Вы невыносима, Вера, невыносима в своем желании постоянно меня перебивать! — взвился барон. — Я не привык к этому. Я привык, что меня дослушивают до конца. Хотя бы в этом доме. Я говорю про настоящих волков, а не про Яна. Этот мальчик полон бредовых идей. К гроту с летучими мышами он предложил добавить волчье логово и водить в него людей. Он свято верит, что его волки никогда не тронут человека. Вы в это верите, Вера, что волк никогда не тронет человека?

Милан вновь держал меня за меховой воротник, но у меня уже не было в руках лампы, а сами руки я спрятала в отороченные мехом карманы. Как же он близко и как же мне страшно! Я даже поднялась на носки, испугавшись за сохранность векового платья.

— Я видела волка только в клетке в зоопарке.

Барон усмехнулся, сильнее притягивая меня к себе, и теперь я едва касалась подогнутыми пальцами пола и мысленно молила Милана не отпускать воротника — таранить ему носом грудь мне не хотелось.

— Ян вернется, тогда и увидите живого волка!

— А когда он вернется? — спросила я осторожно.

— Дорогая Вера, — Наши носы соприкоснулись, и мое тело превратилось в мрамор, такой же твердый, только не холодный. — Не сочтите меня грубым, но я не хочу, чтобы он вообще возвращался.

— Я не понимаю вас, пан барон, — проговорила я, едва приоткрывая губы, на которых сейчас покоился по-прежнему стеклянный взгляд Милана.

— Я сам себя не понимаю, Вера!

Он оттолкнул меня, но не сильно, а точно вернул в вертикальное положение хрупкую статую: задержал на мгновение руки на моих плечах и, удостоверившись, что я уже не упаду, убрал их.

— Надеюсь, он не вернется раньше того дня, когда вы закончите для меня куклу.

— Какую?

Я с трудом переводила дыхание и радовалась возможности законно смотреть в оставшуюся открытой створку шкафа. Только не на Милана, только не в его пугающие больные глаза.

— Вот такую, — он махнул рукой на свои творения. — Здесь не хватает одной куклы. И я не могу ее сделать сам.

Да, почти вслепую такого результата не добиться, но мне и мое стопроцентное зрение не поможет. Да, мои интерьерные куклы походят на людей, но они и близко не стоят рядом с этими почти что живыми куклами.

— У меня тоже вряд ли это получится. Я плохой скульптор. Я училась делать театральные куклы, а мои интерьерные в большой степени все шаблонные…

— Всяко ж вы лучший скульптор, чем я, Вера.

— Чем вы? Смеетесь… Да они как живые…

— А они и есть живые, — выдохнул барон и возложил руку на створку шкафа, точно намеревался его закрыть, но не закрыл: — У них у всех настоящие имена. Вот эта, с бантом на груди, Жизель. Мне очень тяжело дались ее глаза. Такие невинные… Я и рисовать-то, Вера, толком не умею. Лица кукол сделаны с посмертных масок. А налепить папье-маше очень просто, как вы прекрасно понимаете…

О, да, еще как понимаю… Я почувствовала в руках дрожь, хотя те не могли замерзнуть в меховых карманах.

— Откуда у вас столько масок…

Это не было вопросом. Скорее мысли вслух. Но барон решил ответить:

— Я их лично снимал с трупов этих девушек.

Теперь у меня задрожали даже плечи.

— Все эти девушки служили в одном очень веселом доме. Вы понимаете, о чем я говорю, Вера?

Я кивнула.

— А там всякое случалось. Наркотики, алкоголь, пьяные разборки, неудачные аборты, венерические болезни, да и клиенты иногда распускали руки…

Барон уткнулся лбом в створку шкафа.

— Я их по-своему любил, Вера. Не только их тела, но и душу, ту часть, что еще оставалась на свету. Я думал, что таким образом продлеваю им жизнь. Эти куклы, точно египетские мумии, держат душу несчастных и не отпускают в ад, где этих грешниц ждет котел. Или что там было для таких по Данте?

— Я не помню, — ответила я честно, сжимая в карманах кулаки, чтобы не поддаться желанию погладить сгорбленную спину барона. В его безумии столько доброты!

— Мне нужна еще одна кукла, но у меня не было возможности снять с ее лица посмертную маску.

— Тогда у вас есть фотография? — решилась я задать вопрос, когда пауза слишком затянулась даже для театра. — Это Александра?

Барон не повернулся ко мне, но я увидела, как он отрицательно затряс головой.

— С душой Александры, думаю, все в порядке. Во всяком случае, она не преследует меня.

Я вновь вытянулась в струнку, пытаясь дышать, как можно тише, чтобы не напугать безумца.

— Сделайте куклу моей жены и заточите в нее мечущуюся душу Элишки, чтобы это чудовище наконец оставило меня в покое!

Барон продолжал горбиться у кукольного шкафа, а я кутаться в платье-халат, понимая, что если простою вот так истуканом еще хотя бы с минуту, меня не согреет никакой мех.

— Оставьте мне у зеркала ее фотографию, и я сделаю все, что в моих силах.

— У меня нет фотографии. Я все уничтожил, — покачал головой Милан, так и не обернувшись, даже на краткое мгновение.

Вот и отлично, не хочу видеть его лица, когда он вспоминает свое преступление. А вот то, что фотографии нет, плохо. Художник на то и художник, чтобы видоизменять природу. К тому же, если художник из Милана никакой, тогда…