Мне было очень неудобно перед своими новыми товарищами, что меня оставляют за повара в лагере, но делать было нечего, надо было подчиняться нашему командиру. Разведчики вместе с летчиками уехали из лагеря, а мы с Шурой занялись поварским делом. Уже давно был готов обед, и мы с большим нетерпением ждали своих товарищей. Шура оказалась очень любознательной девушкой и все время расспрашивала меня, кем я был до войны, где мои родные и т. д. Только вечером, когда уже стало темнеть, на санной дороге появились подводы наших разведчиков. Возбужденные этой поездкой, сильно проголодавшиеся, они прежде всего захотели есть.

— Эй, повар, что у вас есть в печи, в землянку нам мечи, — приказал, улыбнувшись мне, Агапоненко, потирая озябшие от мороза руки.

Пока разведчики, расположившись вокруг костра, с большим аппетитом поглощали партизанский бульбяной суп со свининой, мы с Шурой рассматривали привезенные трофеи. В санях лежали две винтовки, а в мешке несколько десятков патронов к ним. Кому же они достанутся, подумал я, нас остается трое, а трофейных винтовок только две.

— Коля, — обратилась Шура Пляц к командиру отряда, — ну, расскажи, что вы там увидели. Где этот Зель? Его немцы увезли или он так и валяется в снегу?

— Мы этого Зеля, который за ночь закостенел от мороза, поставили на ноги и привязали веревками к сосне. Пусть теперь стоит на «посту» и охраняет нас, — с иронией в голосе заявил Агапоненко, а потом добавил: — А в деревне мы всем сказали, чтобы его никто не трогал, так как мы его труп заминировали.

— Коля, — снова спросила Шура, — а кому достанутся эти винтовки?

— Кому, кому… — нахмурился Агапоненко. — Пока у Володи не будет оружия. Его сначала надо обуть и одеть. В деревнях есть еще попрятанное оружие, и мы найдем его. Ты, Владимир, не обижайся, — улыбнувшись, сказал он мне.

— Мы ему завтра найдем обувь и одежду, — вступил в наш разговор Егор Короткевич. — У меня есть уже на примете, у кого взять валенки.

Так и пришлось мне временно быть поваром в отряде разведчиков. Через два дня наши шесть летчиков, тепло распрощавшись с нами, уже были в пути по направлению в Ушачскую зону. Их проводником был один из разведчиков. Агапоненко с ними послал Гудкову донесение о предателе Кузенном. Все они благополучно дошли до расположения нашей бригады, где на самолете были переправлены за линию фронта. Дальнейшую их судьбу мне установить не удалось.

Теперь все разведчики, кроме меня и Шуры, каждую ночь выезжали в ближайшие деревни около Бука и вели там разведку. Гитлеровские каратели, после гибели Зеля, нас больше не беспокоили. После каждой ночной разведки, часов в пять утра, они возвращались в наш лагерь. Обычно привозили с собой хлеба, соленого сала, а иногда и самогонки. И тогда, перед тем как ложиться спать, в нашей землянке, при свете коптилки и ярко горящих дров в железной печке, начинался своеобразный ужин. По кружкам разливалась самогонка. Выпивая, закусывали хлебом с салом. И слегка захмелевшие, под звуки баяна и скрипки, мы запевали свою любимую песню:

Живет моя отрада в высоком терему,

А в терем тот высокий нет хода никому.

Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца,

Никто не загородит дорогу молодца.

Войду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней.

Была бы только ночка, да ночка потемней.

Была бы только ночка, да ночка потемней.

Была бы только тройка, да тройка порезвей…

После этого все ложились спать, и только часовые оставались стоять на посту под дубами. Нам почему-то всем очень нравилась эта песня, и по содержанию ее мы все стали считать нашу землянку и лагерь около нее как своеобразный терем, к которому «нет хода никому». Так и прозвали мы наш лагерь «теремом».

В первых числах февраля вернувшиеся из своего очередного ночного похода, наши разведчики с каким-то таинственным видом попросили меня разжечь поярче печку и приготовиться к сюрпризу. Сначала в освещенную ярко горящими дровами в печке землянку вошел Егор Короткевич и торжественно вручил мне красноармейские хлопчатобумажные брюки и подшитые валенки. Вслед за ним вошел Алексей Короткевич, который вручил мне слегка поношенную ватную красноармейскую телогрейку. Затем Евсеев Егор, сняв с моей головы старенькую летнюю кепку, бросил ее в печку, а мне нахлобучил почти на самые глаза шапку-ушанку. В довершение всего командир отряда Николай Агапоненко со смущенным видом преподнес мне карабин, у которого был разбит приклад. Сам он был исправный, правда, несколько поржавевший, но затвор и ствол внутри были хорошо смазаны ружейным маслом и находились в хорошем состоянии.

— Вот тебе, Володя, вручаем первое наше партизанское оружие. Оно, правда, не совсем хорошее, но я надеюсь, что ты его приведешь в порядок. Я помню, ты нам говорил, что в юности увлекался столярным делом, поэтому новый приклад к карабину смастеришь сам.

Я был так растроган этим вниманием, что не хватало слов, и только, низко поклонившись им, с дрожью в голосе сказал:

— Огромное спасибо вам, товарищи, за ваше внимание ко мне, за одежду и обувь и особенно за оружие, которое вы мне достали.

— Ладно уж тебе, а то ты совсем растрогался. Давай-ка, одевай все, и посмотрим, впору ли оно тебе.

Я оделся и встал перед ярко горевшей печкой в середине землянки.

— Эх, хлопцы, ему бы еще ремень да подсумок с патронами! — воскликнул Савик Левон.

Через несколько дней из сухого березового бревна, пользуясь рубанком, стамеской и старым напильником, я сделал такой приклад к своему карабину, что отличался он от других прикладов только цветом. Теперь я стал полноправным вооруженным партизаном, хотя в магазине моего карабина было только пять патронов, подаренных по одному каждым из разведчиков. Однажды командир отряда Агапоненко меня предупредил:

— Сегодня вечером, Володя, поедешь с нами в разведку.

— Есть, товарищ командир, — ответил я.

Вечером мы отправились. В лагере остались только Савик Левон, который что-то заболел, и с ним один из разведчиков. Шура Пляц на этот раз поехала тоже с нами. Она сидела в саночках вместе со своим мужем, Николаем Агапоненко.

Савик Левон был дядей Шуры Пляц. Это был высокий, худощавый и подтянутый разведчик. Одевался он всегда щеголевато, носил танкистскую черную кожаную куртку и брюки-галифе. Его куртка была обтянута ремнями портупеи. Носил он хромовые сапоги с кавалерийскими шпорами на них. Его худощавое лицо с черной шевелюрой волос на голове и какая-то безучастная физиономия на лице придавали ему вид строгого командира. Он был неразговорчив, почти молчун. А если когда и говорил, то голос его был тихий и слова произносились невнятно. Был он отличным кавалеристом. В разведку всегда выезжал на своем коне, восседая на нем в хорошем кавалерийском седле. Перед выездом из лагеря командир отряда предупредил нас:

— Мы сегодня, хлопцы, едем в Серковицы, где нам нужно будет узнать о Кузенном и заготовить продукты питания.

Я попал в сани к братьям Короткевичам, с нами также ехал бывший полицай Багадяш. Было уже темно, когда мы выехали из лагеря. Наша дорога шла только по известным для разведчиков местам. Я совсем не знал этой местности и плохо понимал, куда мы едем, что это за Серковицы, кто этот Кузенный. Я только видел, как впереди нас в темноте ночи мелькали саночки, в которых ехал Агапоненко с Шурой, а сзади нас пофыркивала лошадь, запряженная в сани, где сидели Голиков Александр, Журавский Иван и другие товарищи. Партизанская дорога шла то по окраине леса, то по лесу. Ехали мы уже больше часа, когда наконец впереди нас, при выезде из леса, показались среди белого снега темные силуэты каких-то строений. Это и были Серковицы. Не въезжая в деревню, разведчики послали двоих своих товарищей узнать, нет ли в деревне немцев или полицаев, так как совсем близко, километрах в пяти от этой деревни, находился Соколинский полицейский участок, с полицаями которого недели две назад вели бой партизаны отряда Деева. Они могли сделать в деревне засаду против партизан. Через некоторое время наши товарищи вернулись и доложили: