— А вы отдыхайте, хлопцы. И так много горя пришлось хватить.

От этого бездельного ожидания нам было как-то не по себе. Я решил сесть у окна на лавку и посмотреть на окружающую местность. Из окна хорошо был виден почти примыкающий к деревне лес. Дом стоял на краю спуска к санной дороге, которая шла из деревни по балке в сторону леса. Мои товарищи, сидя прямо на полу, в это время вполголоса о чем-то своем разговаривали друг с другом.

— Эх, теперь бы побриться, — произнес кто-то из них.

Услышав этот возглас, хозяйка дома заспешила поставить в печку чугунок с водой.

— Я сейчас вам, хлопцы, согрею воды, и тогда вы побреетесь.

Не успели мы еще побриться, как в дверях дома появился Егор Короткевич, несший в руках целый окорок только что убитой свиньи.

— Вот вам, хлопцы, это будет хорошая закуска, — заявил он.

Через несколько минут дверь снова отворилась, и в дом зашел, улыбаясь во весь рот, Короткевич Алексей, который за плечами на ремне нес баян, а в руках целую четверть самогона. Поставив огромную бутыль на стол, он шутливым тоном произнес:

— А это, товарищи, чтобы вам весело жилось у нас, в партизанах.

И вновь дверь дома открывается, и вваливаются всем своим колхозом, вместе с морозным паром, остальные разведчики во главе с Николаем Агапоненко.

— Здравствуйте, товарищи! — здороваются разведчики, которых мы увидели впервые.

Я замечаю, что в руках у одного из них находится вложенная в футляр скрипка, которую он бережно кладет на подоконник. Как я потом узнал, это был бывший соколинский полицай и друг Корсака, начальника Соколинской полиции, который незадолго до нашего появления в отряде добровольно перешел на сторону партизан.

Все разведчики его звали не по имени, а просто по фамилии. Это был Федор Багадяш. Между нами и разведчиками завязалась оживленная беседа, в результате которой мы познакомились друг с другом. Прошло некоторое время, у нашей хозяйки уже сварилась картошка, поджарилось сало, обед был готов. Разведчики принесли с собой кое-какую посуду и хлеб. Хозяйка дома и Шура Пляц захлопотали около стола. И в хате запахло ароматом вареной картошки, заправленной топленым свиным салом.

— Хлопцы, — пригласила хозяйка, — садитесь есть.

Кое-как потеснившись, мы расположились за столом. Агапоненко, налив из бутыли в кружки самогона, произнес тост:

— За нашу встречу, товарищи! За нашу общую победу над врагом!

Мы все встали и, как полагается в этом случае, чокнулись и выпили. Будучи все страшно голодные, мы сразу же захмелели от этой крепкой самогонки и с огромным аппетитом навалились на картошку. Несколько минут за столом было только слышно, как пережевывалась нами необыкновенно вкусная пища, и всем было не до разговора. Но вот, незаметно для нас, переглянувшись между собой, Короткевич Алексей и Федя Багадяш взяли свои музыкальные инструменты. В доме зазвучали аккорды баяна, и полилась нежная музыка из-под смычка скрипки. Я столько месяцев войны не слышал любимую для меня музыку, что совсем забыл про еду и с огромным наслаждением слушал знакомую мне с юных лет мелодию песни. Звуки этой удивительной песни мгновенно перенесли меня на мою родину, к родным и близким, к любимой Ире. Где-то она теперь… Невольно на моих глазах появились слезы. Но вот, закончив эту композицию, музыканты на некоторое время перестали играть.

— Как же вы хорошо играете, друзья, — от всего сердца похвалил их я.

— Слушай, Володя, спой нам свою любимую песню, — попросил Голиков Саша, обращаясь ко мне. — Это наш «тенор», — с гордостью объяснил он разведчикам.

Я вытер кулаком слезы грусти и запел: «В далекий край товарищ улетает, за ним родные ветры вслед летят. Любимый город в синей дымке тает, знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…» Хорошо ли я пел тогда, не знаю, но все с большим вниманием слушали меня. Потом мы пели все вместе под звуки баяна и скрипки знакомые нам советские и старинные русские народные песни.

Зимний короткий день подходил к концу, в доме стало совсем уж темно, когда Агапоненко объявил:

— Товарищи, у нас с вами завтра будет трудный день. В этой деревне нам долго жить не придется. Отряд бригады Заслонова скоро уходит со Взносного. Нам нужно будет в лесу сделать для себя землянку и переселиться туда. Поэтому сейчас будем отдыхать, а завтра утром поедем в лес. А теперь еще такое дело, — обратился он к нам. — Вы, товарищи летчики, как настроены: остаться в партизанах или перейти за линию фронта и там летать на своих самолетах?

Трое из нас сразу же решили остаться в партизанах. Среди них был я, Голиков Александр и еще авиамеханик Севак Евгений, а остальные шесть летчиков решили перейти линию фронта и вернуться в свои авиационные полки. Почему я решил остаться в партизанском отряде? К этому я пришел, рассуждая так: последняя моя воинская специальность парашютист-десантник. По этой специальности я обязан воевать с противником главным образом в его глубоком тылу, где я уже и нахожусь. Следовательно, мое место здесь, в партизанах.

Александр Григорьевич Голиков, хотя в нашей авиации и был штурманом самолета, но все же решил остаться здесь и заявил:

— Прежде чем вернуться в свой авиационный полк, я должен уничтожить тут хоть одного фашиста.

На другой день рано утром партизаны зашли за нами, и мы все вместе поехали в лесной массив, примыкающий к Взносному. С полчаса, а может быть и больше, мы петляли на санях по лесной дороге. Наконец, в одном из участков леса, где росли высокие сосны и дубы, наш небольшой обоз остановился.

— Вот здесь мы и сделаем себе землянку, — заявил Агапоненко.

Я осмотрелся и увидел слегка запорошенную снегом небольшую свежевыкопанную яму. В ней часть земли была уже вынута и лежала по краям. Забрав из саней ломы, лопаты, пилы и топоры, мы дружно взялись за дело. Земля была скована морозом и трудно поддавалась нам. Истощенные длительным голоданием в лагере военнопленных, мы, обливаясь потом, с огромным трудом разбивая землю ломами, настойчиво продолжали выбирать ее из ямы. Наконец, сняв верхний, замерзший слой, копать стало легче. Наша землянка строилась среди болота, на одном из лесных островов, поэтому, выкопав яму глубиной выше пояса, Агапоненко приказал:

— Глубже копать не надо, а то появится грунтовая вода.

— А как же быть дальше? — спросил кто-то из нас.

— Теперь мы сделаем над ямой шатер из сосновых бревен и сверху засыплем землей.

— Ну, теперь все ясно.

К этому времени братья Короткевичи уже повалили несколько сосен и, обрубив сучья, распиливали их на бревна. Остальные партизаны и летчики стали таскать бревна к строящейся землянке. Я тоже решил пойти по глубокому снегу за очередным бревном. Но Агапоненко, увидев, как в мою самодельную обувь засыпается снег, а я пытаюсь от этого снега освободить плохо обутую раненую ногу, сказал мне:

— Вот что, Володя, ты очень плохо обут и одет не лучше, поэтому тебе нужно заняться костром. А бревна мы перетаскаем и без тебя.