Вот так, если рвать, то сразу, по живому.

— Д-да, так будет лучше, — зазвенел такой любимый голос.

Она не против! Даже не пытается его удержать! Будет лучше?!!

— Кому лучше?!! — рявкнул Стефан, со всей дури ударяя кулаком по столу, от чего посуда со звоном полетела на пол.

— Тебе, королевич, будет лучше, — вдруг отчаянно зарыдала Маричка и выбежала вон из комнаты.

Первым порывом было побежать за ней, остановить, но Стефан сдержался и пьяной походкой побрел прочь.

Осень просачивалась незаметно — подкидывала в малахитовую зелень пару золотых листочков, пригибала выцветшие травы к земле, налетала порывами прохладного северного ветра. Еще немного и она станет полноправной хозяйкой, отправив знойное лето на покой, и тогда уж разгуляется в полную силу: зальет склоны моросящим дождем, развезет на дорогах грязь и оденет увядающим золотом бескрайние лесные просторы.

И звери, и растения смиренно ждали ее прихода. И только скромные цветы цикория протестовали против такой несправедливости, они расправляли резные лепестки утреннему солнышку, расцвечивали синевой пожухлую траву: «Еще лето, еще можно все изменить», — казалось, шептали они Стефану. Их мягкий и глубокий цвет не был похож на кричащую синеву весенних пролесков, как не были похожи печальные глаза жены господаря, на искрящиеся жизнью очи девы Марички, лесной ведьмачки, задорной и отчаянной.

«Какие глупые мысли лезут мне в голову», — отмахнулся от укора цветов Стефан. Вот уже месяц с маниакальным упорством он выискивал логово Вепря среди лесов и болот. Методично, поляна за поляной, стежку за стежкой он прочесывал яворонские глухие уголки. Уходил с отрядом на рассвете, а возвращался изнуренным, не чуя рук и ног, ближе к полночи или не возвращался вовсе, ночуя в лесу. Лишь бы поймать злодея, лишь бы не сидеть дома… лишь бы не видеть ее.

Успевал Стефан заниматься и текущими делами: отправил опытных рыбаков проверить дно реки и пометить на карте, где к весне следует провести работы и углубить дно; организовал ярмарку, разрешив окрестным крестьянам торговать без пошлины, как это делали каждый год в Калинках и Опушках. Такие льготы позволяли отцу каждый год хорошо затовариться хлебом и создать в городах такие необходимые запасы. Стефану тоже хотелось не ударить в грязь лицом, показать, что и он может быть хозяйственным и расторопным. А еще от Банькова пришло первое письмо. Ломанный детский почерк с кучей ошибок выводил такую важную информацию: первый, груженный янтарем корабль отплыл на юг. К письму аккуратными ровными буквами добавлялся перечень доходов и расходов, составленный явно рукой Франтишека. Значит Стефан не ошибся. Король должен быть доволен, он не может не оценить старания сына.

За все время после ссоры Стефан виделся с Маричкой лишь раз, да и то случайно столкнувшись в тесном коридоре у дверей идущего на поправку Невесского. Обычно Маричка меняла бинты рано утром, и Стефану удавалось избежать ненужной встречи, но тогда она отчего-то припозднилась, а Стефан хотел порисоваться успехами перед Генусем, зная, что тот будет писать отчет королю. Дурное тщеславие!

Муж и жена столкнулись нос к носу, чуть не сбив друг друга, и оба сразу же отпрянули, словно на них плеснули кипятком. Маричка низко поклонилась как простая служанка, а не как благородная пани, и это задело Стефана больше, чем если бы она вообще не выказала ему почтение. Они так и не сказали друг другу ни слова. Мария была бледной, озорные веснушки пропали, лицо исхудало. В Стефане невольно шевельнулась жалость, но он отбросил это опасное чувство — сначала жалеешь ее, потом она жалеет тебя, а дальше… А дальше он не хотел, обида застилала глаза и изводила ревность. «Уже вторую бабу у меня отбивает этот Вепрь, что в нем есть такого, чего нет во мне, он же почти старик?!» От таких думок хотелось лезть на стену. Когда Каролина изливала свои признания, было неприятно, мужское самолюбие бывшего любовника она задела, но не глубоко — поморщился и дальше пошел. Другое дело Маричка — нанесенная рана кровоточила и никак не хотела затягиваться.

Ссора молодых буквально придавила к земле старика Адамуся. Рушились все его надежды и планы, теперь не стоило ждать появления наследника Яворонов, теперь вообще не понятно, как быть. Старческие плечи сильней ссутулились, появилась одышка, пан Липник все чаще и чаще хватался за сердце и присаживался «пересидеть». Стефан понимал, что упертостью может загнать старика в могилу, но это его жизнь, его судьба, почему он должен уступать, да и сама Маричка разве хочет примирения? Разве она пыталась помириться с мужем, объяснить, оправдаться, попытаться загладить вину? Нет, она только плачет и плачет. И не известно еще по ком она льет слезы, может совсем и не по Стефану.

— Почему ты не веришь Марии, все было как она мне рассказала? — напирал Адамусь. — А этот твой Невесский — негодяй и клеветник, неблагодарная сволочь! Говорю ей — не лечи его, пусть сдохнет, а она все равно ходит, потому что добрая. А от тебя я вообще не ожидал, девочка чуть не пострадала, такого страха натерпелась, а ты нос воротишь. Сердца у тебя нет! А Невесский может вообще с Вепрем заодно, опорочить мою голубку хотят.

Такие проповеди Стефан слышал каждый день, старик видно считал, что, чем чаще стенать, тем быстрее можно пробить броню обиды зятя. Все слова Невесского филину были известны слово в слово, понятно, что подслушала их ушлая служанка, но так, наверное, даже лучше, не пришлось самому Стефану все объяснять тестю.

— Ну хорошо, ты меня, старика, не слушаешь, вы уж взрослые, сами решаете, куда нам, грешным, за вами угнаться, — продолжал нудеть филин, — но можно развод до весны хотя бы отложить, чтобы народ не будоражить, чтобы здесь все утряслось? Я и так кручусь и всякое выдумываю, уж не знаю как людям в глаза смотреть.

А выдумка пана Липника состояла в том, что Стефан на мельницах загулял, при этом все время назывались имена разных хорошеньких панночек, а господарыня узнала и теперь гневается и развода требует. Вот как все вывернул хитрый сыч! Оно и понятно, ему главное — честь племянницы защитить, тут и не такие небылицы петь начнешь.

Стефан великодушно не обижался. В старом дорожном сундуке он хранил написанную в гневе грамоту с прошением о разводе, оставалось только найти казачков попроворней и отправить их через Ладу к епископу. Но какая-то неведомая сила не давала этого сделать, Стефан призирал себя за слабость, но сундук не открывал. «Вот Вепря выловлю, посмотрю, как она над ним рыдать станет, а уж тогда со спокойной душой и грамоту отправлю».

И он искал Вепря. Сегодня болотная тропа увела отряд совсем уж далеко от Яворонки. Проводников в самое сердце трясины найти не удалось, но по приметам один из воинов Стефана, выросший на краю Великого болота, находил твердую почву и отряд продвигался все дальше и дальше.

Большой хутор на краю почти круглого озерца бдительные дозорные заметили сразу. Оружие выскользнуло из ножен, воины начали красться, пригибаясь к траве. Но предосторожности оказались напрасными — хутор был пуст. Небольшая казарма, по устройству сильно смахивающая на ту, что была на прииске, крепкая изба из неотесанных бревен, конюшня — все казалось заброшенным уже пару месяцев назад. Зола в очагах истлела. Стефан нашел логово, но слишком поздно! Оставалось только сожалеть.