Наш офис находился в центре. Я бросил машину и решил пройтись пешком. Замёрзну – вызову такси. Тем более, хорошо было на улице. Меня охватило предчувствие нового года, до которого было ещё порядком. Как в детстве, когда знаешь, что вот, скоро самый главный праздник года. В холле устанавливали гигантскую пахучую ёлку, жгли свечки, ели терпкие мандарины, маму ждали. На новый год она приезжала всегда, я ждал. А потом как то сровнялось все. И праздники, и будни. Красная дата означала лишь возможность выпить в компании да выспаться наутро. Если выходных было много, то можно было слетать отдохнуть с какой-либо из девушек, чьи имена выветривались из головы почти моментально. Но и путешествия уже не дарили особых эмоций – приелись. Я каждый год думал, что плюну на пляжи и моря, и вот точно махну на Алтай, и пешком по нашим горам. Но то забывалось, то время не находилось. Так и жил.

А теперь шагал, нарочито не торопясь по одной из центральных улиц. Витрины уже были украшены гирляндами, ещё немного, и по улицам станут ходить нетрезвые, но доброжелательные дедушки Морозы. В одно кафе, тоже украшенное я зашёл. Выпил. Прислушался к себе – не хочется. А если не хочется, значит не нужно. Не насиловать же себя в угоду скуке. Я снова вышел на холод. Надо возвращаться. Куда? Домой ехать, к Лидке и Соньке. Тортик может купить, чтобы не ругалась? Хотя с чего бы ей ругаться, она вообще старается со мной не контактировать. Лучше бы поорала.

Торт я все же купил, вспомнив, как понравился ей дедовский. Красивый, дорогой. Надеюсь вкусный. В одной из лучших кондитерских города. А потом зацепился взглядом за него. Платье на манекене за стеклянной витриной. На манекене была огромная шляпа с перьями, она не интересовала меня нисколько. А вот платье… Густого цвета хорошего красного вина. С открытой спиной. И бретелями, которые легко сбросить с плеча. Такое же, какое мне представлялось. Словно для Лиды шитое. Мне даже захотелось посмотреть, правда ли глаза у неё станут спелыми вишнями? Долго я раздумывать не стал. Толкнул стеклянную дверь и вошёл.

Тем утром, когда Герман уехал на работу, я, повозившись с Сонькой и выпроводив прочь Сатану занялась делом, которое грозило стать мои хобби – разбором коробок. Я ещё лелеяла надежду переехать, но старшая быстро поняла, что я прячусь в соседней квартире и выносила мне мозг. Посторонние предметы следовало убрать из подъезда! Да ещё и нужно было то одно, то другое…и коробки медленно переезжали в квартиру к Герману.

Так вот, я разбирала очередную порцию своих вещей. Мне любезно выделили место в шкафу. Пару полок и даже штук шесть плечиков – шкаф не сказать, что был огромен. Коробку я вытащила наугад, на ней было написано одежда, а я уже забыла, что паковала в неё весной. Мне не помешали бы утепленные джинсы. Но я промахнулась. Аккуратно упакованные в индивидуальные пакеты от сырости, пересыпанные ароматическими шариками здесь хранились мои платья. Красное, любимое, было испорчено Сонькой безвозвратно, но раньше тряпки я выбирала тщательно и с удовольствием. Поэтому каждое платье было мне в той или иной степени дорого. Я извлекла все, вывесила на выделенные мне плечики. А затем, импульсивно открыла соседнюю дверцу. здесь в образцовом порядке вещи Германа. Костюмы, рубашки. Даже галстуки все аккуратно проглажены, не удивлюсь если и носки. Я провела рукой по ткани рубашки – гладкая, без единой складки, сто процентно натуральная. Затем открыла свою створку.

Да, свои платья я любила. Некоторые из них даже были куплены в брендовых бутиках. Но…по распродажам и скидкам. И наверняка все мои платья вместе стоили дешевле одного костюма Германа. Я воочию представила, как он, дорого пахнущий, дорого одетый, с прической – волос к волоску, вводит меня в свой дом в платье, которое я уцепила по скидке в шестьдесят процентов и безумно этим гордилась. А там, у его деда друзья их семьи. Родные. Возможно, коллеги. Лощеные женщины, увешанные бриллиантами, в туфлях из крокодильей кожи. Пахнущие духами в три моих зарплаты. Воображение у меня хорошее. Представила. И сразу решила – не пойду. Осталось только Герману сказать. Хочется деду любоваться нашим семейным счастьем, пусть сам приезжает. Добровольно позориться я не буду.

Герман, казалось даже не удивился моему сообщению. Не огорчился. Или я сама себя успокаиваю? Тем же вечером он пришёл, притащил с собой коробку с тортом. Какой-то хрустящий пакет, который глядя на меня засунул высоко на шкаф.

Я в это время успокаивала орущую Соньку и одновременно пыталась отскоблить от сковороды намертво вгоревшее в неё мясо. Я умудрилась уснуть с ребёнком на руках. Ладно хоть до пожара не довела. Сковорода была горячей, мяса, с которым я возилась полдня было безумно жалко. И себя жалко тоже. Я чувствовала либо сорвусь и буду крушить все вокруг в приступе праведного, но ничем не обоснованного гнева, либо банально и позорно расплачусь. Ближе была ко второму. Рука с вилкой, которой я отшкребала мясо, пытаясь понять, можно ли его спасти соскользнула, я обожглась и вскрикнула. На глазах выступили слёзы. Не от боли, перетерпеть можно. От обиды за свою никчемность.

– Дай, – сказал Герман. Отобрал у меня сковороду, сунул под струю холодной воды. Скородка сердито зашипела, я поморщилась. – Пиццу закажем. Я почти два месяца на ней жил. Жив, как видишь.  Больно?

Я отрицательно покачала головой. Герман вздохнул, потянулся к шкафчику прячущему аптечку. Я вспомнила свой ожог который едва не закончился сексом и покраснела. Герман же взял мою руку, открыл баночку с мазью. Она сильно пахла детством, бабушкиным чаем, в который она заваривала травы. Захотелось даже подцепить серую массу на кончик пальца, и попробовать, может у неё и вкус моего детства? Ничего такого я делать не стала.

Руки у Германа были холодными, с улицы. По коже побежали мурашки. Или это не от холода, а от его прикосновения? Господи, я заблудилась в трёх соснах, мне срочно нужен хотя бы компас!

– Вот тут я заказывал, – Герман кивнул на визитку с номером, которая магнитиком крепилась к холодильнику. – Позвони, закажи. Я всеяден, но грибы не люблю. Я пока монстрика успокою.

Помыл руки, без напоминания даже, подхватил на руки Соньку, которая сидела в своём креслице. Та уже устала плакать, и теперь горестно всхлипывала, и сосала снятый со своей ноги носочек. Мне остро стало её жалко, но лезть я не стала. Герман унес её в комнату и начал петь песенку из советского мультфильма, как всегда, ужасно фальшивя. Сонька вскрикнула, видимо, он её подкинул. А потом заливисто рассмеялась. Я позавидовала – тоже к ним хочу, смеяться. Но вместо этого заказала пиццу.

Я поражалась тому, сколько еды вмещается стройное миллионерское тело. Я уже была знакома с его аппетитом, поэтому заказала две большие. Одну он съел целиком. Я убирала со стола, Сонька, слава богу спала, Герман ушёл. Курить, решила я. Посуду мыть не нужно, ещё один плюс пиццы. Поэтому справилась я быстро. Зашла в комнату, подхватила ворох детских вещей – надо машинку запустить. Дверь в ванную открыла, сама едва не вошла.

Как хорошо, что едва.

Герман стоял у зеркала, разглядывая свою физиономию. Чего там разглядывать? И так понятно, что хорош. Но главное не это. Он чёрт побери был голым. Совсем-совсем. Абсолютно. Прежде чем успела собой совладать, прошлась взглядом. Совсем как сам Герман, недавно. И по спине, и по крепким ягодицам, и по ногам. До самых, блин, пяток. Какое счастье, что он стоит ко мне спиной!