class="a">[291]. При этом только германские народы способны к созданию могущественных государств и великим историческим свершениям: «Славяне и кельты женственны. Они ничего не могут создать, они бесплодны»[292].

Соответственно, с точки зрения Бисмарка, Россия превратилась в великую державу только благодаря немецкой элите. «Русские не могут ничего сделать без немцев, — заявлял он в одной из бесед. — Они не умеют работать, зато ими легко руководить. Они не имеют силы сопротивляться и следуют за своими господами»[293]. Все толковые русские имеют в своих жилах примесь иностранной, в первую очередь немецкой крови[294]. Во многом именно поэтому он рассматривал политику выдвижения национальных управленческих кадров, проводившуюся в Российской империи во второй половине XIX века, как самоубийственную. «Нам, немцам, будет только выгодно, если русские постепенно изгонят всех своих немцев, потому что Россия без них никогда ничего не сможет», — не раз заявлял Бисмарк[295].

Российская империя отстает от других европейских стран, является «полуварварской», не созрела для серьезных преобразований, является опасным и непредсказуемым соседом — такой точки зрения Бисмарк придерживался до конца своих дней. Спустя два десятилетия после своей миссии в Петербурге он писал прусскому кронпринцу:

«России не хватает честных, умных и энергичных людей, которые могли бы внести правильные предложения, а затем и осуществить их на практике. Оборачиваясь на русскую историю начиная с эпохи Петра Великого, можно констатировать, что немцы (включая российских монархов) сыграли большую роль в том, что на протяжении полутора веков правительственная машина империи работала пусть небезупречно, но в целом надежно и равномерно. Однако после смерти императора Николая началось постепенное вытеснение немцев из всех органов власти и русификация последних. По мере развития этого процесса нарастали дезорганизация и неэффективность управленческого аппарата. Способность славян управлять своим государством без участия немцев была ограниченной еще со времен Рюрика, такой же она осталась и после освобождения от власти монголов. Требования, которые предъявляет к России существование в европейской системе, сделали немецких (или просто иностранных) государственных деятелей, законодателей и генералов еще более необходимыми для нее. Я далеко не уверен, что даже в случае избрания представительского органа появятся национальные кадры, способные заменить немцев. […]

Все образованные русские, с которыми я говорил в последние недели, ожидают немедленного исцеления всех своих недугов в случае введения конституции. Национальное легкомыслие мешает даже самым рассудительным из них подумать о том, каким же образом конституция сможет разрешить все проблемы империи. Даже совещательный сословный орган, где решения будут приниматься большинством голосов, попросту заблокирует предлагаемые императором законы, не компенсируя это парламентской инициативой. Болезненное желание русских считаться столь же цивилизованными, как и жители Западной Европы, поначалу окажется удовлетворено: ведь конституция в их глазах является таким же признаком цивилизации, как одежда европейского покроя. Но я не верю в то, что русский парламент сможет сделать правительству какие-либо практические предложения. Мне думается, что он так и не выйдет за пределы критики существующего порядка […]. И я буду рад, если вопреки моим ожиданиям у них все получится — поскольку неудача на этом поприще может толкнуть их на путь шовинизма»[296].

На протяжении всей оставшейся жизни Бисмарк продолжал внимательно следить за происходящим в России. С течением времени его оценки перспектив империи Романовых становились все более пессимистичными. Интерес этот был вызван не симпатиями к стране и людям, а практическими соображениями: будучи руководителем прусской, а затем германской внешней политики, Бисмарк обязан был внимательно наблюдать за восточной соседкой своей страны. Разумеется, петербургский опыт помогал ему в этом. Однако в общем и целом «российская миссия» не имела для будущего «железного канцлера» судьбоносного значения, став, по сути, затянувшейся интермедией на пути к следующему важному этапу его жизни.

Глава 7

НА ЛЕЗВИИ НОЖА

Год с осени 1862-го по осень 1863 года стал, без сомнения, самым сложным, тяжелым и напряженным в жизни Бисмарка. Он наконец-то достиг высшего поста в прусском государстве; это было непросто, но неизмеримо сложнее оказалось удержаться на покоренной вершине.

Как и в конце 1840-х годов, карьерным лифтом для Бисмарка стал острый кризис в Прусском королевстве. Однако, если предыдущие потрясения были общеевропейскими и комплексными по своей природе, напоминали стихию, с которой невозможно совладать, то в начале 1860-х годов проблемы касались исключительно внутренней политики Пруссии и могли быть мгновенно разрешены одним-един-ственным человеком — королем Вильгельмом I.

Родившийся в 1797 году, принц Вильгельм был младшим братом наследника престола, и его никогда не готовили для трона. Как и многие другие принцы, он строил военную карьеру. И только из-за отсутствия у его старшего брата прямых наследников Вильгельм оказался на королевском престоле. Во главе Пруссии теперь стоял человек с менталитетом кадрового офицера, которому армия была особенно близка и дорога. Здесь напрашиваются любопытные параллели с Николаем I, оказавшимся в точно такой же ситуации несколькими десятилетиями ранее.

Как бы то ни было, среди реформ, затеянных Вильгельмом сразу же после объявления его принцем-регентом, особое место занимала военная. Она напрашивалась уже давно. Прусская армия обладала уникальной для вооруженных сил великой державы структурой: она наполовину состояла из постоянных соединений, а наполовину из так называемого ландвера. На русский язык этот термин обычно переводили как «ополчение»; в мирное время части ландвера сокращались до небольшой кадровой основы, и только в случае войны развертывались в полнокровные соединения. Такая система была принята по итогам Наполеоновских войн и позволяла сравнительно небольшой и бедной Пруссии иметь внушительную по своей численности армию военного времени. Однако с тех пор прошло полвека, времена бедности остались позади, а недостатки системы ощущались все острее. Соединения ландвера серьезно уступали по своей боевой ценности линейным полкам, да и их политическая благонадежность оставляла желать лучшего — а это уже серьезно волновало прусское руководство.

Путь решения проблемы был очевиден: значительно увеличить постоянную армию мирного времени, а ландвер оставить только в виде чисто вспомогательного инструмента. Проект реформы детально прорабатывался под руководством нового военного министра Альбрехта фон Роона — одного из ближайших соратников Вильгельма. Дело оставалось за малым: получить от парламента согласие на резкое увеличение военных расходов.

В нижней палате Прусского ландтага большинство составляли либералы. Они прекрасно понимали необходимость военной реформы, хотя им не очень нравилась идея оттеснить на второй план ландвер, делавший прусскую армию, по их мнению, по-настоящему народной. Однако в обмен на свое согласие они хотели каких-нибудь уступок — хотя бы в виде сокращения продолжительности срочной службы с трех до двух лет.

Тридцать лет спустя, в 1893 году, эта идея