тысяч прусских подданных. Это отнимало массу времени и сил, но позволяло Бисмарку достаточно близко познакомиться с положением дел в России, в том числе за пределами столицы.

«Наружность его не была привлекательна: высокого роста, плотный, широкоплечий, с красноватым лицом, большими рыжими усами и почти сплошною лысиной на голове, — описывал русский военный министр Дмитрий Милютин свои впечатления от знакомства с прусским посланником. — В своем разговоре и обращении он вовсе не был похож на чопорного дипломата; скорее можно было принять его за отставного военного. Говорил он просто, непринужденно, с видом человека откровенного, с примесью саркастического остроумия»[268].

Летом семейство Бисмарков часто гуляло на островах в устье Невки, зимой совершало выезды на санях и каталось на катке. Глава семьи в теплое время года купался прямо в Неве. Большое внимание он уделял обучению своих сыновей, для которых был нанят домашний учитель, и регулярно устраивал им экзамены. По воскресеньям семья посещала богослужения в лютеранской кирхе Святого Михаила на Васильевском острове. Вечера семья обычно проводила дома, за чтением.

В обязательную программу входило большое количество светских визитов, что несколько угнетало Иоганну. Зато в самом посольстве редко устраивали масштабные мероприятия: Бисмарк был довольно ограничен в средствах. Он даже лично принимал участие в покупке дров и продуктов, чтобы не переплачивать; прусский посланник был твердо уверен, что все русские только и ждут повода, чтобы обмануть иностранцев[269]. В письмах на родину он жаловался на дороговизну[270]. Однако в основном хозяйство легло на плечи Иоганны. Тоскуя по родным краям, она выписывала из Померании картофель и овощи. Некоторые обычаи чужой страны шокировали ее. Бисмарк впоследствии рассказывал историю, как извозчик потребовал от него удвоить и без того щедрое вознаграждение за свои услуги. «Я схватил его за шиворот и дал пинка. Моя жена, которая еще не привыкла к здешним нравам, спросила меня испуганно, не сошел ли я с ума. Я успокоил ее, сказав, что такое обращение является в России нормой, а мой гнев объясняется целесообразностью»[271]. Судя по всему, в дальнейшем это стало для Бисмарка аксиомой: русские уважают только силу, хочешь добиться от них любезности — будь грубым.

Прусский посланник часто ездил на охоту, например, зимой ходил на медведя в районе Любани. Современный историк называет эти поездки «высшей точкой его охотничьей биографии»[272]. С одной из таких охот он вернулся с двумя маленькими медвежатами. Звери некоторое время жили в его особняке; однажды Бисмарк выпустил их на стол, за которым обедали прибывшие из Пруссии гости, объяснив, что таков русский обычай. Подросшие медвежата отправились в германские зоопарки[273].

Бисмарк всерьез взялся за изучение русского языка, наняв в качестве репетитора студента Владимира Алексеева. «Уроки продолжались в течение восьми месяцев, — вспоминал впоследствии преподаватель. — Бисмарк настолько освоился с языком, что мог уже свободно переводить с русского языка газеты, хотя говорил не бегло, с остановками, как бы ища подходящего слова, но говорил довольно правильно»[274]. Некоторые русские слова Бисмарк любил употреблять до конца жизни. Русским языком он восхищался и «удивлялся, что у такого народа, как русский, который во многих вещах еще отстает, есть столь прекрасный и богатый язык»[275].

Круг общения Бисмарка в Петербурге включал в себя в первую очередь местных немцев — как российских, так и прусских подданных. Один из первых исследователей петербургского периода жизни «железного канцлера», Борис Нольде, перечисляет помимо Кейзерлинга фон Бреверна, Грюнвальдов, Пиларов, Унгерн-Штернбергов[276]. Немецкая колония в Петербурге была важным посредником между прусским посланником и российским обществом. Это не могло не наложить отпечаток на восприятие Бисмарком окружающей реальности — он часто смотрел на Россию через призму взглядов и представлений «русских немцев».

Происходившие в России политические процессы приковывали внимание прусского посланника. Это было время глубокого кризиса, последовавшего за поражением в Крымской войне, эпоха подготовки масштабных преобразований, включая отмену крепостного права. Бисмарк одобрял подобный шаг в принципе, однако в то же время критиковал целый ряд аспектов проводимой Крестьянской реформы. В еще большей степени занимал его Польский вопрос, который представлял непосредственный интерес для Пруссии, некогда вместе с Россией участвовавшей в разделах Речи Посполитой и с тех пор владевшей рядом территорий со значительной долей польского населения. Бисмарк писал в Берлин о существовании при императорском дворе сильной оппозиционной партии, которая выступает за дарование полякам конституции, последующие преобразования в России и профранцузскую ориентацию во внешней политике[277]. Победу этой группировки он считал губительной для Императорской России и крайне вредной с точки зрения прусских интересов, поэтому стремился противодействовать ей, как только мог.

Фактически в течение всего времени своего пребывания в России Бисмарк вел одновременную игру на двух досках. С одной стороны, он использовал свои донесения министру иностранных дел и принцу-регенту о происходящем в России, чтобы повлиять на прусскую политику в желательном для него ключе. Так, он выступал за дружбу с Сардинским королевством, под эгидой которого в начале 1861 года произошло объединение Италии: «Я убежден в том, что если бы королевство Италия не появилось на карте, нам следовало бы его изобрести»[278]. При этом свои советы он порой маскировал под высказывания Александра II и князя Горчакова. С другой стороны, он использовал все имеющиеся в его руках дипломатические инструменты, чтобы оказать влияние на внутреннюю политику Петербурга, убедить российскую правящую элиту не идти иа уступки полякам и осторожнее подходить к процессу преобразований. Бисмарк во многом вел свою собственную политику, порой оказываясь в опасной близости от той черты, которая отделяет инициативу от самодеятельности.

Прогнозы будущего Российской империи были у прусского посланника довольно тревожными. Он писал в Берлин о «всеобщем убеждении, которое разделяют в том числе монарх и высшие правительственные круги: так, как сейчас, дальше в России продолжаться не может, необходимы обширные политические изменения. Однако не находится никого, кто смог бы воплотить это темное стремление к лучшему положению дел в форму четких и практичных предложений. Каждый ощущает, «что что-то должно произойти»; но поскольку никто не знает, что именно, трудно предположить, что удастся получить желаемый результат»[279]. По мнению Бисмарка, одной из главных причин подобного положения дел является низкое качество управленческого аппарата. «На мой взгляд, самой серьезной опасностью для российской державы является неизлечимый в долгосрочной перспективе вред от коррупции чиновников и офицеров; из него вытекает отсутствие любого правосудия и силы закона, что делает невозможным подъем общественного благосостояния и финансов», — докладывал он в Берлин осенью 1861 года[280].