Эмансипор Риз взглянул сверху на то, во что превратился «Солнечный локон». Проклятое корыто еще держалось на воде – уже хоть что-то. Гигантская рептилия и ее бледные детеныши исчезли, скрывшись за разбитой кормой в кошмарных водах Несмеяни.

Пьяная капитан Сатер сидела у носового трапа, раскинув ноги, а кок рядом с ней декламировал очередное свое нескладное творение, преисполненное столь гениального и глубокого смысла, что только сам автор мог его постичь. Или, по крайней мере, делал вид, будто может, – что как в этом мире, так и в любом другом означало практически одно и то же.

Эмансипор увидел, как из ведущего в трюм люка вышел Корбал Брош, держа что-то под мышкой, – не стоило даже гадать, что это могло быть. Мгновение спустя за ним последовали четверо матросов, чуть ли ни рыдавших от счастья, а затем появился Бошелен, не столь крепко державшийся на ногах, как обычно.

Небо на востоке светлело, готовое окрасить море в кроваво-красный цвет, – но не слишком ли поздно?

За его спиной послышался хриплый смех, затем голос:

– Мама сделала все, что требовалось. Нам ничто больше не угрожает, девочка моя. Мы в полной безопасности!

Эмансипор Риз оглянулся через плечо и вздохнул.

«Вот ведь дуры набитые».

Застонав, он в последний раз посмотрел на Бену-младшую, а затем выбрался из «вороньего гнезда» и начал спускаться.

Лишь ненадолго вновь появившись на палубе, Корбал Брош спустился обратно в трюм. Вскоре он опять показался оттуда, постанывая под весом массивного и бесформенного, похожего на пузырь создания, усеянного обвисшими крысиными хвостами и скорбно поджатыми крошечными когтистыми лапками, а также сотнями мутных сморщенных черных глазенок, не замечавших небольшой толпы матросов, которые зачарованно наблюдали, как евнух несет его на переднюю палубу.

Оказавшись там, он отцепил абордажный крюк, проверил узлы с обоих концов, а затем, присев, насадил на крюк мясистую массу, после чего со стоном выпрямился и зашвырнул крюк за борт. Послышался громкий плеск, и трос начал разматываться.

Стоя неподалеку, в стороне от команды и капитана Сатер, которая наблюдала за происходящим с отвисшей челюстью, пуская струйку слюны, Эмансипор Риз хмуро взглянул на своего хозяина:

– Гм… ловить на такую наживку…

Коротко кивнув, Бошелен хлопнул слугу по плечу, заставив Эмансипора поморщиться – дружеский удар пришелся как раз на синяк, – и сказал:

– Полагаете, Риз, что даже обезумевший в брачный сезон дхэнраби прошел бы мимо столь лакомого кусочка?

Эмансипор покачал головой.

Бошелен улыбнулся:

– Какое-то время мы будем идти на буксире, чтобы ускорить наше путешествие. Думаю, чем скорее мы покинем мутные воды Несмеяни, тем лучше. Вы со мной согласны?

– Да, хозяин. Вот только мудрено угадать, куда может завести нас этот дхэнраби.

– О, это мы как раз-таки знаем со всей определенностью. В места их брачных игрищ.

– Гм…

– Стойте поближе к носу, Риз. И держите наготове нож.

– Нож? Но зачем?

– Ясное дело зачем. – Бошелен вновь с силой хлопнул его по тому же плечу. – Чтобы в нужный момент перерезать трос.

Прищурившись. Эмансипор увидел, что натянутый трос резко уходит под углом в воду.

– Может, сделать это прямо сейчас, хозяин?

– Не говорите глупостей, Риз. Думаю, мне стоит спуститься позавтракать. Если, конечно, кок не возражает.

– Он не возражает. Можете не сомневаться, хозяин.

– Вот и отлично.

Открыв единственный оставшийся глаз, Густ Хабб обнаружил, что смотрит в лицо Хека Урса.

– Ага, очнулся? – улыбнулся тот. – Хорошо. Давай помогу сесть. Ты потерял больше ведра крови, тебе нужно поесть, и кок приготовил жратву специально для тебя, дружище. Ушей нет, носа тоже, половины ступни не хватает, кости переломаны – хреново же тебе пришлось.

– Неужто больше ведра?

– Ага, Густ, я сам видел.

Хек Урс влил ложку какого-то варева в рот Густу Хаббу.

Тот поперхнулся, сдерживая рвотный рефлекс, глотнул, потом глотнул еще раз и наконец перевел дух.

Хек Урс одобрительно кивнул и осведомился:

– Ну что, полегчало?

– Угу. Наш кок – поэт, Хек, настоящий поэт.

– Это точно, дружище. Это точно.

Рассеянные, даже разбросанные, будто какой-то мусор, души обнаружили, что они вновь заточены внутри вбитых в дерево железных гвоздей.

– Я же говорил, торговое предприятие было бы лучше, – сказал мастер Балтро.

– Я не готов уйти в забытье, о нет, – прошипел Вивисет. – Как только я вновь сбегу…

– Никуда ты не сбежишь, – вмешался голос, который (не считая голоса жорлига, которого они наслушались уже достаточно, спасибо) не принадлежал ни одному из гвоздей. – В Красную дорогу теперь вливаются мертвые течения. Мы лишились нашего шанса. Навсегда.

– Да кто ты, в конце концов, такой, во имя Худа? – спросила ведьма Дерьюга.

– Я и сам хотел бы это знать.

– Что ж, тогда убирайся, – сказала Дерьюга. – Нам такие не по нраву.

– Торговое предприятие…

– Кто-то кусает мою селезенку! – завопил господин Хум-младший.

В поцарапанной хрустальной линзе неровно покачивался на волнах одинокий «Солнечный локон». Стоявший на носу «Безрассудного мстителя» рослый мужчина медленно опустил подзорную трубу. Повернувшись, он взглянул на одиннадцать своих братьев и двух сестер, среди которых все были выше среднего роста и обладали внушительной мускулатурой – включая женщин, – и улыбнулся:

– Благословенные мои сородичи, они у нас в руках.

Все четырнадцать человек начали готовить оружие – двуручные топоры, двуручные мечи (один даже трехручный, творение крайне тщеславного, но не слишком умного оружейника из города Побора), фальшионы, мотыги, булавы, дубины, цепы, алебарды, а также одну весьма устрашающего вида палку. Блестели доспехи, как им и положено в свете утреннего солнца, на толстые черепа были надеты или, скорее, даже насажены шлемы. У нескольких мужчин, в жилах которых текло чуть больше обычного яггутской крови, блестели посеребренные клыки.

Вокруг них суетилась команда, полностью состоявшая из неупокоенных, которым не требовались ни еда, ни вода. Не нуждались они и в сне, а внизу, в трюме, рычали и ревели, набрасываясь на прутья клеток, громадные изголодавшиеся звери.

Крошка Певун, старший в семье и, соответственно, ее глава, снял с пояса свое оружие о двух концах, на одном из которых находился топор в форме полумесяца, а на другом – усаженная гвоздями булава с красными буквами «САТРЕ» (Крошка не умел правильно писать), и вновь окинул взглядом свой клан.