полумраке на незаконченный натюрморт на мольберте, затем на возрастные пигментные пятна на своих морщинистых руках. Камера плавно перемещается от художника к виду из открытого окна на его пышный сад. В конце дня, в конце схватки всё, что остается, – если мы полны благих намерений, усердны и удачливы, – это маленький кусочек красоты. Музыка Форе говорит мне об этом, когда она звучит в этой последней сцене без слов. Вкусить плоды жизни, которая была полноценно прожита, – это всегда привилегия. На смертном одре, через три года после премьеры Второго квинтета, Форе сказал: «Я сделал всё, что мог».

Большой концерт соль минор, Op. 6 № 8 (Корелли)

Период барокко часто упоминается как площадка для неофитов классической музыки; вся эта «ясность» фактуры и драйвовый ритм якобы имеют некоторое родство с популярной музыкой наших дней. Возможно, так оно и есть, но я помню, как десятилетним ребенком я слушал первые два Бранденбургских концерта Баха: пропитанный музыкой Beatles, я не понимал, что происходит. Я провел свое детство с «вертикальной» музыкой, единственной (и часто прекрасной) мелодией, натянутой, как электрический кабель, между твердыми гармоническими полюсами. С другой стороны, музыка Баха была полностью «горизонтальной», содержащей несколько разных мелодий, идущих одновременно, как одновременное бормотание шести человек за соседним столиком в иностранном ресторане. Ухо скоро научится получать удовольствие от таких сочетаний.

Отбросив эти сомнения, я всегда рекомендую Concerto grosso (ранняя форма концерта) итальянского скрипача Корелли (1653−1713). Он однозначно может быть включен в эту главу только на основании своего первого имени – Арканджело, или «Архангел». Какой блестящей была бы вступительная фраза на римской вечеринке 1670-х годов: «Привет, красавица, угадай мое имя, и я заберу тебя на небеса». На самом деле он был назван в честь своего отца, который умер (и, предположительно, вошел в число ангелов) за месяц до рождения композитора.

У Корелли было безмятежное лицо, пока он не брал в руки скрипку, и тогда на его лице разыгрывался настоящий ад, красные глазные яблоки закатывались «как будто в агонии». Его дьявольская манера исполнения контрастировала с его композициями, которые один писатель XVIII века назвал «целомудренными». Целомудрие, вероятно, является полезным качеством для музыкального воплощения рождества Христа в этом концерте из его посмертно опубликованного собрания сочинений Opus 6 (Корелли, возможно, был наименее плодовитым из действительно великих композиторов).

Пастораль, которой заканчивается произведение, звучит как деревенская пастушья песня под рокочущий аккомпанемент; «витражная» версия того, какой должна была быть народная музыка того времени. Возможно, Корелли вдохновляла музыка абруццких пастухов, которые приезжали в город на рождественский праздник, но скорее всего, он просто следовал моде, сочиняя в жанре, воспевающем кажущуюся чистоту и простоту сельской жизни. Художники-неудачники всегда поносят моду, хотя ее истоки кажутся мне вполне разумными: повторение до тошноты публично одобренной идеи. Поскольку Корелли был успешен и богат, мода стала еще одним удобным проводником общественного признания. Когда вы так хороши, как он, талант всё равно бросается в глаза.

Возможно, я просто современный сентименталист, когда говорю, что пастораль передает тишину и волшебство того первого Сочельника древнего мира. Тогда более осторожный комплимент: музыка улавливает момент и место, какими мы хотели бы их видеть.

Заколдованное озеро (Лядов)

Одна из самых умиротворяющих фантазий – это фантазия об одиночестве в месте, удаленном от назойливого «реального» мира. Некоторые отправляются в ретриты; а это вот такое музыкальное место. Анатолий Лядов (1855−1914) был, пожалуй, самым ленивым композитором на свете, поэтому то, что он вообще закончил это короткое произведение, было серьезным свершением. На самом деле, он сделал его вдвое длиннее, чем оно могло бы быть, повторяя каждую из своих идей, как эхо заклинания.

Забери меня отсюда, Вирила

Если вы ищете покой, то такое место, как монастырь, трудно переплюнуть. Хильдегарда согласилась бы с этим. В современной Испании не нужно просить убежища у непонятливых монахов; нет, при некоторых монастырях есть гостиничные флигели с настоящими стойками регистрации и возможностью платить кредиткой, где можно снять номер по сравнительно умеренным ценам. Может быть, они и спартанские, но, находясь в их доме, поступайте так, как поступают монахи.

Я останавливался в двух таких испанских небесных отелях, оба в уединенных местах: Вальванере, здании двенадцатого века в зеленеющих предгорьях Сьерра-де-ла-Деманда на полпути между городами Бургос и Логроно; и Лейре, еще более старом здании дальше на северо-востоке Испании, в очень похожем на американский Дикий Запад районе Наварры. О последнем говорят, что один из его епископов восьмого века, некто Сан-Вирила, постоянно молился о том, чтобы увидеть проблеск бесконечности, и его желание исполнилось благодаря усыпляющему птичьему крику, который усыпил его на триста лет.

С 1950 года монастырь занимают и управляют только бенедиктинцы, которые славятся в Испании мастерством своих песнопений. Я знаю об этом, потому что обходительный портье просветил меня, когда я регистрировался. Еще лучше было то, что через пять минут начинались вечерние песнопения!

Я помчался в величественную, но мрачную церковь с ее дороманской криптой, и мое появление увеличило количество туристов до пяти человек. Когда над головой пробили часы, я внезапно словно окунулся в Средневековье; тридцать монахов послушно прошуршали в алтарную часть, зажгли свечи и выстроились в шеренги напротив друг друга, после чего в мерцающем свете запели, обращаясь к небесам. Искренность их голосов была настолько трогательной, что я не обратил внимания на их мастерство. По моим воспоминаниям, оно было довольно хорошим. Более того, это был момент, когда в незнакомом месте я вовсе не чувствовал себя чужим. Возможно, умиротворенным.

Ах, Хильдегарда! Какое сочетание: с одной стороны, необычайная концентрация творческой энергии, интеллектуальная сила, прорвавшаяся сквозь стены средневекового монастыря, промчавшаяся по Рейну и собравшая поклонников во дворах и монастырях Европы; с другой стороны, жизнь, отданная служению, и обязательная пассивность в ее самоописании, как простого перышка, дрейфующего в дыхании Бога. Мудрость заключается в словах, сказанных тихо, и то лишь изредка.

Хильдегарда никогда не знала шума и суеты светской жизни, отчаянных устремлений коммерции, сексуальной любви, дизайнерской моды, международных путешествий. Она бы дисциплинированно сопротивлялась большинству эмоций, которые мы исследуем в этой книге, за исключением, конечно, Любви и тихой Радости. Они вошли в ее поэзию и песни, и именно потому, что ее музыка – это такая несводимая к звуку сущность, мы чувствуем, что она воплощает некую высшую, необходимую Истину. Что это за Истина – решать вам; у Хильдегарды Бингенской, очевидно, было несколько идей.

Кода

Песня закончилась, но мелодия продолжает звучать.

Ирвинг Берлин. Безумства Зигфельда,