— Трусы вы все! Трусы жалкие! — взорвалась Юрата. — Татарина вонючего испужались! А ты, Шварн, вспомни, как отец твой Куремсу, темника татарского, и в хвост и в гриву гнал из земли нашей! Как клочья летели от татарвы! Князь Изя слав Владимирович тогда, как Лев ныне, с Куремсою соузился, дак не побоялся отец твой пойти на них ратью!

Яростно топнув ногой, она бегом вылетела из покоя. Григорий, почесав пятернёй голову, вздыхая, нехотя поплёлся за ней следом.

Альдона проводила свекровь недовольным взглядом.

«Всё беснуется попусту. А ведь я, я боле всех скорбеть, рыдать, ко мщению взывать должна! Что ж, я отомщу! Хотя бы не Льву, так приспешнику его первому, ворогу, переметчику подлому! Пусть тогда и Лев знает, какова месть дочери Миндовга, пусть страшится, в каменном гнезде своём сидючи!»

— А уж видно, лада, что тяжела ты, — прервал её мысли Шварн.

Он приложился устами к обтянутому мягким шёлком животу жены и расцеловал его.

Альдона вымученно улыбнулась. Снова острым жалом впилась в голову её мысль: «Ужель я от того забеременела?! — Даже в мыслях она не называла Варлаама по имени. — Ужель грех этот до конца дней покоя мне не даст?!»

Чем больше сомневалась и ужасалась Альдона, тем сильней крепло в душе её желание отомстить.

Поздним вечером она направила под видом торговцев в Перемышль двоих верных слуг-литвинов.

28.

— Нет, Варлаам, нет! Сидеть здесь, служить Льву ентому — уволь! — возмущался Тихон.

Взъерошенный, возбуждённый, он ворвался в камору друга и после долгих расспросов вызнал у хмурого Варлаама обо всём, что случилось во Владимире.

— Нет, ну ты помысли, Варлаам, право слово! Значит, он тя надул попросту! Уверил, что ничего Войшелгу не грозит, ты поехал, убедил князя Василька, а он за спиной твоей гибель литвину готовил! Не мерзко ли, не противно?! Нет, друже, нет! Я Льву боле служить не буду! Клятвопреступник он, обманщик, кознодей! Ещё и тогда видно было, когда в ляхи тя посылал! Нынче же съеду! Вот пойду, скажу всё, что думаю, коня своего выведу — и за ворота! Негоже...

— Да не горячись ты! — раздражённо оборвал его Варлаам. — В ушах звенит от криков твоих! Сказал, и довольно. Без тебя тошно на душе, погано! Только куда ты поедешь теперь? В Холм, к Матрёне своей разлюбезной? Там тебя, думаешь, ждут с объятиями распростёртыми? Там боярин Григорий, княгиня Альдона. Признают они тебя, в поруб посадят, а то и вовсе голову ссекут. Им ты не объяснишь, как мне, что мерзко тебе стало у Льва!

— Ну дак я тогда... Хоть куда! Хоть в ляхи, хоть в угры!

— А помнишь Падую? Архиепископа Орсини помнишь? Что, веру будешь менять?

Тихон досадливо махнул рукой.

— И что ж деять тогда?! Сидеть здесь, что ль?! Дальше Льву служить али как?! — выкрикнул он.

— Переждать надо, друг. Война сейчас может случиться. Вдруг князь Шварн вздумает за Войшелга мстить?

— Ну и пусть! Дак мы что ж, боронить Перемышль будем?! За Льва стоять?! — снова вскипел Тихон.

— Иного выхода нету. Сами на службу пришли, никто нас силком не тащил. А после, как схлынут страсти, уйдём. Люди мы вольные, к любому наняться сможем. Если не здесь, на Галичине, так в Залесье уедем. Многие уезжают. Но покуда потерпеть придётся. Да, может, и войны-то никакой не будет. Поругаются князья, поспорят да и замирятся. Войшелг-то ведь ни князю Васильку, ни Мстиславу особо люб не был. Только князь Шварн и бояре его ближние — вот его друзья, вот кто против Льва меч точит.

Ничего не ответив, Тихон горестно вздохнул.

В дверь сунулся холоп.

— Отрок Варлаам, тебя князь кличет.

— Не кручинься, друже, — обратился Варлаам к Тихону.

Потрепав вымученно улыбнувшегося товарища по плечу, он заторопился вниз по лестнице.

Свет множества свечей яркой вспышкой ударил в глаза. Варлаам остановился на пороге палаты. Непрошеная слеза покатилась по щеке и утонула в бороде.

— Отрок Варлаам, сын Низини из Бакоты! — Голос восседавшего в высоком резном кресле Льва звучал громко и торжественно. — Велики заслуги твои перед землёй Перемышльской. Верно служил ты и многого добился в короткий срок. За верную службу жалую я тебя боярством!

У Варлаама едва не подкосились ноги. Нет, не радость, а смятение испытывал он, слушая речь князя.

Его подвели к креслу. Лев встал и повесил ему на шею тяжёлую золотую цепь.

— Вот отличие твоё! — возгласил он. — А вот грамота. Дарую тебе в волость городок Бужск и три села окрест него.

Только сейчас Варлаам смущённо улыбнулся. Он вспомнил своих бедных отца и мать, которые так надеялись, что их сын добьётся успехов на княжеской службе. Что ж, ради них, ради их спокойной старости он может... нет, не может, а должен поступиться совестью. Да и в чём, собственно, он виноват? Ведь он не знал, что Войшелга хотят убить.

Варлаам поймал себя на том, что старается оправдать свои действия, но не находит убедительных доводов.

Бояре на передней скамье подвинулись и освободили для него место. Вчерашние товарищи-отроки помогли ошарашенному Варлааму сесть. Мирослав, сидящий рядом, шёпотом спросил с усмешкой:

— Чего чело хмуришь, боярин?

— Да так. Нежданно всё, — уныло передёрнул плечами Варлаам.

«А она?! Что она подумает?! — обожгла его страшная мысль. — Скажет, за волость продался?! Что ж делать? Надо письмо ей послать, объяснить?! Только поверит ли? Да и кто письмо отошлёт? Нет, пусть всё идёт, как идёт, а там видно будет».

Варлаам пытался успокоить себя, уверить, что ничего ужасного не происходило и не происходит, но не мог. Грызла сердце его печаль, мучили душу сомнения.

«Слаб я, слаб. Не могу вот сейчас встать и сказать Льву, прямо в лицо, что думаю о делах его лихих, о ковах и кознях. И боярство — дар его, не могу отвергнуть. Почему, почему так?! — набатом стучало у него в голове. — Почему не такой я, как Тихон?! Вот он бы сказал, он бы встал, он бы отверг! А я — нет! Нет! Боже, прости, нет у меня сил! Не могу! Не могу по-иному!»

С нетерпением дождавшись конца совета, он воротился в свою камору, упал на кровать и беззвучно разрыдался, спрятав лицо в подушку.