И титулярный советник поведал о совместном с генералом Ртищеве переходе чрез маньчжурский девственный лес, о спасении «их превосходительства» из глупой ловушки – и о воспоследовавшей черной генеральской неблагодарности.

– Я от него по своей воле ушел, – повторил Клавдий Симеонович. – Потому как мутный он человек. На сопку взобрался, гляжу вниз – люди. У меня сердце возликовало. А тут он. И как только поспел следом? Подходит, достает револьвер (между прочим, мой собственный, похитил у меня накануне) и – пифпаф точненько в грудь! Портсигар наградной спас, храни Господь великого князя. Отвел пулю. Я побежал, он следом, и давай в спину садить! Насилу ноги унес. Ну ладно. Я ведь к чему: как это он, в его-то годы, по тайге зайцем скакал? Ведь и поверить нельзя! Сперва, в гостинице, он мне совсем рассыпчатым показался. Кажется, дунь – и улетит в поднебесье.

А потом вроде как оживать начал. А у мадам Дорис? Помните?

– Что именно?

– Да как он по сторонам глазками-то постреливал! Я тогда подумал – гривуазный старичок, настоящий мышиный жеребчик. А он вот каким оленем на деле-то оказался! Может, ваш секрет – у него? – добавил неожиданно Сопов и в упор глянул на Павла Романовича.

Дохтуров покачал головой:

– Нет. Не сходится. Случайный он человек. А что до прилива сил – так это от шока. Нервная аффектация по причине переутомления и крайней опасности. Такие случаи известны, описаны. Уверяю: через час, многое через три после того, как вы с ним расстались, силы его иссякли. И сейчас старик-генерал совершенно беспомощен. Если вообще жив.

– Да? – недоверчиво переспросил Сопов. – А с чего это он вздумал стрелять?

– По той же причине. Из-за сильнейшего переутомления и нервического напряжения у генерала Ртищева произошло помутнение рассудка. Скорее всего, в его воображении вы предстали кем-то из прошлой его жизни. Скорее всего, врагом. Ну… и вот результат.

– Замечательный результат, – проворчал Клавдий Симеонович, недовольный и, по-видимому, не переубежденный. – Как знаете, – добавил он. – А только я сомневаюсь, что он с ума съехал. И насчет упадка сил – тоже. Жаль, вы генерала тогда не видали. Небось теперь бы иначе заговорили.

Павел Романович пожал плечами.

– Может, со мной поедете? – спросил он. – Вы человек практический. Можете быть полезны.

– Я вашему предприятию не товарищ, – ответил Сопов, – не верю я в него. Да и не хочу я спасать царя.

– А себя самого? Это ведь одно и то же – сейчас вы спасете государя, а потом он спасет вас. Иначе и быть не может! Да и вообще – это долг.

– Глупости, – раздраженно сказал Сопов. – Нету теперь никакого долга. Я в него не верю. Есть одна только выгода. Чего за примером далеко ходить: вот возьмем, кот нашего ротмистра. Что, думаете, он по чувству долга за ним хвостом ходит? Нет, исключительно из одной выгоды. Привык, что Агранцев кормит его и ухаживает. Начни я кормить – за мной станет ходить. И это хорошо, потому что от выгоды самая крепкая связь получается. Видали, как он ротмистру лицо-то лизал, когда тот в горячке кончался? То-то. Из чувства долга такого не будет. Я и то думаю, а вдруг это кот его спас? – спросил неожиданно титулярный советник.

– Как это?

– Ну, скажем, какая-нибудь таинственная эманация от него истекает. Кошки ведь существа загадочные. Их, говорят, в Древнем Египте еще приручили. Они с фараонами вместе жили. Что думаете?

– Вздор, – сказал Павел Романович.

– Ну, может, и вздор, – титулярный советник вздохнул, потянулся. – Пойду и я, прикорну в уголке. Вы, доктор, словно железный. И сна вам не надо. А я совсем уж сомлел.

И пошел от стола.

Павел Романович остался один. Задумался, посмотрел на корзину, в которой сладчайше спал источник «таинственной эманации».

– Вот еще глупости, – пробормотал про себя доктор.

Повертел салфетку и сделал движение, намереваясь вставать, – но не встал, опустился обратно на стул с видом человека, пораженного внезапной и очень значительной мыслью. А потом сделал вот что: ухватил корзинку с Зигмундом, свой саквояж и, оглянувшись, быстро вышел из ресторанного зала.

…Возвратился он часа через два. Вид у него был довольно-таки дикий: сюртук расстегнут и в одном месте даже надорван, куафюра совсем никакая, рукава и грудь сорочки в пятнышках крови. В правой руке Павел Романович держал свой саквояж, в левой – корзину, накрытую белой тряпкой. На тряпке отчетливо проступали алые следы. А в глазах застыло некое особенное выражение. Окажись тут уважаемый профессор Тарноруцкий с кафедры психиатрии – наверняка б заинтересовался Павлом Романовичем.

Да и ротмистр, случись он теперь, был бы сражен. Но не внешним видом Дохтурова, а состоянием корзины. А уж доведись ему заглянуть внутрь… Не хочется даже и думать, что произошло бы затем. Похоже, доктор и сам прекрасно понимал крайнюю нежелательность такой встречи. Он торопливо прошел через ресторанный зал (на счастье, почти пустой), выбежал на крыльцо.

Свежий воздух его немножечко освежил. Он остановился, потер переносицу. А затем, похоже приняв какое-то решение, скрылся в тени меж пакгаузами.

Когда прибыл читинский, на привокзальную площадь вывалилась гудящая орава в серых шинелях с чайниками и котелками. Но разжиться кипятком не удалось: к составу срочно примкнули теплушку, и поезд тронулся. В последний момент к прицепленному вагону подбежал человек с саквояжем в одной руке и дамской шляпной коробкой – в другой. Он что-то торопливо сказал приставленному часовому, тот кивнул и посторонился.

И Павел Романович (это был, разумеется, он) благополучно погрузился в теплушку. С тем и отбыл из Цицикара, держа путь на Харбин, ни словом не обмолвившись со своими товарищами. И даже не попрощавшись с Анной Николаевной, что было совсем удивительно.

Сунув привратнику веселого дома целковик, Дохтуров зашагал по дорожке мимо газона, поднялся на крыльцо и оказался в просторной гостиной, похожей на ресторан и кондитерскую одновременно. Уселся на одном из диванов в углу, пристроил рядом саквояж и корзину и приготовился ждать.

Народу было немного. Можно сказать, почти совсем никого – кроме Павла Романовича еще только один господин, который сидел в другом конце, изо всех сил стремясь сохранить инкогнито.

Подкатился официант в малиновом. Поинтересовался елейно:

– Чего желаете-с?

Павлу Романовичу очень хотелось прямо и безо всяческих экивоков ответить, чего именно он желает. Главной целью посещения веселого дома был разговор с его хозяйкой, мадам Дорис. Оценив собственные возможности, Павел Романович пришел к выводу: никаких иных способов осуществить задуманное не имеется. Для его намерений главным были необходимые связи. У мадам они определенно имелись. Разумеется, не у нее одной – однако же обратиться к властям с предложением снестись с большевиками, да еще со столь фантастической целью, было совершенно немыслимым. Пока разберутся, пока проверят и поверят (если только это случится), уйдут месяцы. А может, и годы. Сейчас же счет шел буквально на дни. Искать нужные связи самостоятельно? Но где и как?