– Чему вы так радуетесь?

– Ах! – смеясь, сказала княжна. – Понимаете, у нас тут имелся свой эскулап, некто доктор Титов. Знаете ли, такой толстый несимпатичный дядька. От него всегда противнейшим образом пахло. И к тому же еще он – мужеложец! Вообразите? – Княжна понизила голос: – С недавних пор ему вышла отставка. Но заведение у нас почтенное, а потому без доктора нам никак невозможно.

Это выходило забавно.

– Вы что же, мне вакансию прочите?

– Ну почему сразу вакансию… А хотя б и вакансию – чем плохо? Вы сами-то доктор по какой части?

Тут Павел Романович отчего-то тихонько вздохнул и ответил:

– Специализация у меня широкая. Многое наверстал… в ссылке.

– Широкая? Как это мило! – восхитилась княжна, но тут же воскликнула: – Ой, ссылка!.. Вы что же, каторжник?

Первоначально Павел Романович, перешагнув порог веселого дома, вступать в разговоры с его обитательницами вовсе не собирался. Однако сейчас неожиданно увлекся беседой. И не сказать чтобы совсем против воли. Дело, по-видимому, заключалось в том, что мадемуазель Тулубьева ему нравилась. И чем дальше, тем больше.

– Я вовсе не каторжник. Служил в столице и был выслан на поселение, на пять лет. Да только потом все так повернулось, что возвращаться оказалось уж некуда.

– Отчего?

– Переворот, революция. Возвращаться было опасно – с моим-то происхождением. К тому же имелись еще обстоятельства…

– Ах, я знаю! – вскричала княжна. – Вы полюбили! Ведь так? Сознайтесь!..

Павел Романович прекрасно понимал, что сидящая напротив него барышня – профессиональная кокотка, и вся бонтонность ее – не более чем маска. Театр, отменно выученная роль. Да и титул, надо полагать, лишь сценический псевдоним. Но странное дело: при всем этом знании девица ничуть не теряла в своей привлекательности. Скорее наоборот.

– Все обыкновеннее, – сказал Павел Романович. – Не было никакой любви, а имелась врачебная ошибка. За которую я поплатился. Надо признать, совершенно справедливо. Так что не такой уж я хороший врач. И вряд ли подойду для вашего заведения.

– О-о… – протянула княжна. – Как это печально. А я уж подумала…

– Что?

– Подумала: вот девушки-то обрадуются! У нас ведь мадам без осмотра не выпускает к клиентам. Только вот я да Софи́,– она кивнула в сторону бирюзовой барышни. – Но мы на особом счету, и, можно сказать, исключение. А у остальных – запрет.

Странно, подумал Павел Романович. Подавальщик-то говорил иное. Сулил чуть ли не звезд с неба, а у них тут две дамы на все заведение.

Однако Ирина Тулубьева и впрямь была замечательнейшей особой. Тут же, по мимике, угадала невысказанную Дохтуровым мысль – недаром числилась на особенном положении.

– Вы небось подумали – а что ж тогда Тимошка предо мной распинался? – весело спросила она. – Ведь так? Верно?

Павел Романович кивнул.

– Так он это для авантажности. И чтоб не огорчить гостей. А на самом деле я да Софи́ выход имеем. Но это я только вам говорю, по секрету. – Она округлила глаза и прижала пальчик к губам.

Между тем от рояля летели звуки симпатичного контральто:

Тебя я лаской огневою

И обожгу, и утомлю!

Тулубьева поморщилась.

– Софи́ славная, – сказала она, – но такая лентяйка! Не хочет нового учить. «Утро туманное» да эта докучливая штучка – вот все, что она знает.

– А мне этот романс нравится, – сказал Павел Романович.

– Правда? Можете послать Софи́ букет или шампанского – ей будет приятно.

Дохтуров мысленно улыбнулся: все как всегда.

Ирина вспорхнула и легко перелетела к роялю. Там она принялась что-то шептать свое товарке на ушко, обе с улыбками косились на Павла Романовича. Упомянутая Софи́ при этом не прерывала пения:

Восторг любви нас ждет с тобою,

Не уходи, не уходи…

Романс закончился. Девушки, глянув еще раз на Павла Романовича, скрылись за прикрывавшим дверь занавесом. Доктор продолжил трапезу, но уже без прежнего аппетита, в задумчивости.

Постороннему человеку коротенькая беседа с кокоткой могла показаться пустячной. Но на самом деле обстояло иначе. Разговорчик был не случайным (потому ничто на свете не приключается просто так, в этом Павел Романович был твердо уверен), однако что прикажете делать далее? Можно, конечно, воспользоваться нечаянной оказией и предложить свои услуги хозяйке заведения. К такому варианту судьба словно сама подталкивает. Если сладится, не надо давать ход записке ротмистра (признаться, этого Павлу Романовичу ужасно не хотелось).

Это с одной стороны. А с другой – самое очевидное далеко не всегда самое правильное. Недаром говорят: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Мадам Дорис может и не согласиться. Потом, вдруг у ней уже есть врач на примете? Да и вообще, нельзя исключить, что вся история с изгнанием врача-мужеложца – досужие выдумки. Или же попросту шутка. Хорош он тогда будет, сунувшись со своими услугами! После такого конфуза затевать главный разговор с мадам Дорис окажется совсем не с руки.

Но и упустить такой шанс никак невозможно! Потому что с врачом люди более всего откровенны, и не только в обсуждении личных недугов. Дамы – те особенно, для них наперсника интимнее и не сыщешь. Ну разве что – куафер, если из самых искусных.

Поэтому трудно придумать предлог лучше и подходящее, нежели нынешний. И выполнить просто – позвать сюда розовую княжну, объявить, что не против стать местным эскулапом. А та все сама сделает. Вот и будет случай поговорить с хозяйкой.

Ситуация, прямо сказать, складывалась неоднозначная.

Правда, на случай таких вот неясностей имелся у Павла Романовича личный рецепт. Дело в том, что, когда выбор неочевиден и труден, каждый из нас может принять правильное решение. Для этого нужно отрешиться от окружающей суеты и прислушаться к себе, со всем возможным вниманием. Тогда обязательно зазвучит тихий голос, который точно подскажет, как поступить. И после уже будет самому ясно: только так. Иначе и быть не может.

Но вот закавыка – голос сей чрезвычайно легко заглушить. Звучит он короткое время и, если к нему в первый же миг не прислушаться, вскоре совсем замолкает. А дальше уж что ни делай – без толку. Второго раза не будет.

Но в том-то и заключалась беда, что Павел Романович этот важный момент пропустил. Как раз с княжною беседовал. И оттого сейчас пребывал в некоторой даже растерянности.

Наконец он тряхнул головой, словно отгоняя неприятную для себя мысль, и вернулся к прерванной трапезе. Но, поковыряв немного яичницу (к тому времени порядочно остывшую), отложил вилку и подал знак «малиновому» подавальщику.

– Надумали-с?

– Надумал, – сказал Павел Романович. – Ты вот что, братец, передай-ка хозяйке… Впрочем, нет, подожди.