– Тебе плохо?

Паша не успела ответить, потому что дверь без стука открылась и в комнату, как тяжелый снаряд, ворвалась мадам Баттерфляй и вместе с ней и запах пережаренного растительного масла. Халат сестры-хозяйки был застегнут не на те пуговицы, проволочные кудри на голове стояли дыбом. Да, судя по всему, она страшно спешила.

– Что здесь происходит? – громогласно вопросила мадам, обводя комнату грозным взглядом. И Паша даже не поняла, кто это тонким голоском крикнул:

– Вон!

Мадам Баттерфляй тоже не поняла и страшно удивилась, даже вытаращила глаза.

– Потрудитесь выйти, пока я разговариваю со своей племянницей, – пропищала тетя, распрямляясь во все свои полтора метра роста.

– Так, вот только мне тут без фокусов, Воронцова! – прогремела мадам, и Паша сморщилась от боли в голове. – Если вы, Воронцова, и ваша, как вы говорите, племянница будете мне здесь хулиганить, то я вас быстро… – Она не договорила, а старушка, хлопнув в крошечные сухие ладошки, крикнула:

– Выставите меня за дверь? Так я с удовольствием. Или запрете в карцер? Вы можете, я знаю. Не желаю слушать, вон! Интриганка… Я не потерплю, что бы вы тут пахли этим ужасным запахом! Здесь все им пропиталось, все! Кругом одна жареная рыба и постное масло. Это вам не коммунальная квартира. Вон!

Наверное, тетя совершенно точно угадала меню, потому что малиновые губы мадам превратились в тонкую, ставшую вдруг фиолетовой линию. Она явно сдерживалась из последних сил и сдавленно прошипела:

– Чтобы через десять минут посторонних тут не было! Приезжаете, только пациентов нервируете.

Вот ведь стерва, хотела подсунуть Паше чужого человека в качестве родственницы, и хоть бы хны. Паша, несмотря на головную боль, не могла больше молча сносить ее откровенное хамство.

– А я думаю, что посторонние тут ни при чем. Они не набрасываются на пациентов, – она нарочно выделила интонацией каждое слово, – в темноте в отличие от сотрудников вашего учреждения.

Слова дались Паше непросто, во рту было сухо, а горло как будто забито песком. И веки тяжелые, точно из камня… Но Паша смотрела прямо в толстое лицо, наблюдая, как оно покрывается лиловыми пятнами. Ей всегда становилось неловко даже тогда, когда человек сам себя ставил в двусмысленное положение. И Паша часто смущалась куда больше, чем тот, кто по идее как раз и должен был смутиться. Вот такая дурацкая черта характера. Но только не здесь и не сейчас. У нее внутри было пусто и жарко, как на месте только что затухшего костра.

Мадам все-таки справилась с собой и сказала, ни на кого не глядя:

– Через десять минут на станцию машина поедет, советовала бы вам воспользоваться.

Итак, все было ясно. Это называлось: Хлебникова, с вещами на выход!

Меньше всего Паше хотелось слушать советы этой тетки, точнее, исполнять ее недвусмысленный приказ. Но и оставаться больше не было смысла – мадам Баттерфляй зевать не станет, да и прятаться по темным коридорам тоже. Вон, явно примчалась по срочному вызову.

– Я к тебе скоро опять приеду. – Паша очень надеялась, что ее голос звучит достаточно твердо. Она старалась вообще не замечать эту тучную бабочку-фри. Тетя что-то хотела сказать, но только кивнула. Рукав качнулся над тетиным лбом, и она, спохватившись, потянула с головы свой экстравагантный чепец.

Они коротко обнялись, Паша взяла сумку, но отстранила свитер, протянутый тетей.

– Оставь себе, чтобы меньше мерзнуть. – Тетя Геля только кивнула, а Паша под охраной зашагала прочь.

Вот так они попрощались.

Баттерфляй завела ее в ту самую маленькую комнатку-кладовку, где теперь на металлической вешалке висела Пашина одежда. Странно, она выглядела абсолютно чужой, вернее, так Паша одевалась в какой-то другой жизни. Она даже замешкалась, узнавая и не узнавая собственный скромный гардероб. Спасибо, хоть полицайка догадалась выйти и не стоять над душой, пока Паша лихорадочно переодевалась, дрожа от озноба. Ботинки стояли тут же под вешалкой и выглядели совсем не пижонисто, им тоже досталось, будь здоров.

Опять же в сопровождении мадам, которая, видимо, решила никому не передоверять это ответственное дело, Паша вышла на крыльцо. Там уже стоял рафик с распахнутыми дверцами, и какой-то дядька укладывал в него коробки. Дверь за Пашиной спиной громко захлопнулась.

В первое мгновенье у нее даже закружилась голова – таким острым и вкусным показался холодный воздух. Видимо, здесь был «черный ход», потому что перед Пашей темнел тот самый сад-лес, который она видела из окна. И, честное слово, сейчас он не казался таким уж диким и непривлекательным. Она оглянулась на здание – средних размеров буква «Г» и выглядит менее угнетающе, чем изнутри – на некоторых окнах висят занавески… Паша вспомнила один из «номеров люкс» и поежилась.

Невыносимо хотелось пить, во рту было сухо, и она вспомнила, что осталась без завтрака. Нет, о еде даже думать было противно, но вот стакан чего-нибудь, хоть безвкусного какао, она бы выпила.

Водитель наконец повернулся к Паше и жестом показал: садись давай. Она кое-как пристроилась среди тюков и коробок, и они поехали. Мимо проплыли железные ворота, помятая физиономия мужика – «родственника» мадам… Все, кошмар закончился.

В полупустом вагоне Паша села возле окна и прижалась виском к холодному стеклу. Какое-то странное состояние – тело била мелкая противная дрожь, а в голове вновь разгорался пожар. Она полезла в сумку за платком и, конечно же, наткнулась на конверт, теперь абсолютно никому не нужный. Паша достала его и вскрыла. На плотном двойном листе бумаги было написано всего несколько слов:

«Антон Юрьевич! Предъявите этой девушке ее родственницу».

Ну что же, все верно – маман не стала изощряться, а зачем? Паша рвалась в бой, хотела увидеть пресловутую нарушительницу семейного покоя? Предъявите ей, и пусть угомонится. Предъявили… Только «эта девушка» и ее родственница все равно встретились, и что дальше? Что Паша теперь будет делать, как поведет себя с матерью? Маман не какая-то мадам Баттерфляй, ей только стоит дернуть бровью, и Паша не сможет ничего скрывать, она выдаст себя с первого же слова. И тогда маман скажет этим своим особенным голосом: «Пошла вон!» Она скажет, а съежившаяся маленькая тетя Геля так и будет сидеть на своей узкой кровати, закутанная в серое жалкое одеяльце. И еще вот что…

Она, Паша, уже не сможет жить так, как жила раньше. Все изменилось раз и навсегда, только дома об этом еще ничего не знают, а она знает. И только от нее теперь зависит эта трогательная задиристая старушка, потому что, кроме Паши, у нее никого нет. А у Паши? Кошка приблудная…

Ваза была невиданной красоты, хрустальные лепестки изгибались и сияли сказочным блеском, и они с Машкой сначала просто стояли и смотрели, а потом Маня приподняла чудо и решила разглядеть его получше, и даже взглянуть через дно. Как в телескоп. И Паша возмутилась и стала отнимать сокровище у сестры, оно было слишком прекрасным, чтобы вот так… Ваза выскользнула у них из рук. Звон был странным, непохожим на звон бьющегося стекла – словно кто-то провел молоточком по клавишам старенького ксилофона, звуки веселой стайкой вспорхнули и зависли в воздухе, как стрекозы над прудом.